Помню худощаваго, черноволосаго и высокаго крестьянина сосѣдняго Степановскаго хутора, просившаго разсудить его съ сыномъ, которому общество разрѣшало брать при раздѣлѣ съ отцомъ то, что послѣдній считалъ несправедливымъ. Какъ ни старался я растолковать негодующему старику, что это дѣло волостное, онъ продолжалъ съ протянутой рукою указывать костлявымъ пальцемъ въ сторону своей деревни и повторялъ: „ты меня, батюшка, по закону разсуди. Тамъ у насъ ровъ, а на рову то водка, а въ водкѣ то судъ. Вотъ тамъ то они меня въ водкѣ то и судятъ“.
Конечно, я не понялъ бы старика, если-бы не зналъ, что вышедшіе на выкупъ крестьяне открыли у себя на самомъ окопѣ кабакъ, который и превратился въ храмъ сельской Ѳемиды.
— Какой же это судъ! восклицалъ раздраженный старикъ: — слыханое ли дѣло, — вчера онъ со мною въ кабакѣ дрался, а сегодня сидитъ и судитъ меня лапотнымъ судомъ.
Прошло много лѣтъ, пока крестьяне не приглядѣлись и не притерпѣлисъ къ крестьянскому самосуду, который постоянно обзывали „лапотнымъ судомъ“.
Помню случай, когда племянникъ крестьянинъ разыскалъ у роднаго дяди свою, украденную послѣднимъ, лошадь. Крестьянскій судъ возвратилъ лошадь племяннику, но чтобы наказать вора дядю, общество стало пропивать все его имущество; а когда пропивать, вѣроятно, стало больше нечего, общество потребовало водки отъ облагодѣтельствованнаго правымъ судомъ его племянника. Въ такомъ видѣ дѣло поступило ко мнѣ по жалобѣ племянника. Конечно, я напередъ былъ увѣренъ, что съ вора дяди взять уже нечего; но чтобы показать крестьянамъ, что я съ конокрадствомъ вовсе не шучу, я присудилъ дядю на три мѣсяца въ острогъ, взыскавъ съ него же въ пользу племянника, въ видѣ потери заработныхъ денегъ, суммы, издержанныя на угощеніе общества.
Состоявшіе давно на выкупѣ, ближайшіе къ нашей Степановкѣ, крестьяне деревни Крестовъ владѣли съ давнихъ поръ, кромѣ надѣльной, еще и собственною землею, пріобрѣтенною
