головою темно-сѣрымъ пледомъ, изъ подъ котораго виднѣлось только одно изнемогающее лицо. Говорить въ такое время нечего. Черезъ нѣсколько минутъ я пожалъ ему руку и тихо вышелъ. Вотъ что позднѣе разсказывалъ Тургеневъ о своемъ свиданіи съ Тютчевымъ въ Парижѣ:
„Когда Тютчевъ вернулся изъ Ниццы, гдѣ написалъ свое извѣстное:
«О этотъ югъ, о эта Ницца!...»
— „мы, чтобы переговорить, зашли въ кафе на бульварѣ и, спросивъ себѣ изъ приличія мороженаго, сѣли подъ трелъяжемъ изъ плюща. Я молчалъ все время, а Тютчевъ болѣзненнымъ голосомъ говорилъ, и грудь его сорочки подъ конецъ разсказа оказалась промокшей отъ падавшихъ на нее слезъ“.
Міръ праху твоему, великій поэтъ! Тѣнь твоя можетъ утѣшиться! Недаромъ ты такъ ревниво таилъ свой пламень, ты навсегда останешься любимцемъ избранныхъ. Толпа никогда не будетъ въ силахъ понимать тебя!
Помню, въ одномъ письмѣ Л. Толстой пишетъ:
„Ѣхавши отъ васъ, встрѣтилъ я Тютчева въ Черни и четыре станціи говорилъ и слушалъ, и теперь, что ни часъ, вспоминаю этого величественнаго и простаго и такого глубоко настояще-умнаго старика“.
Еще въ предпослѣднюю поѣздку мою въ Петербургъ, я навѣщалъ тяжело больнаго А. В. Дружинина, и хотя онъ видимо радовался посѣщенію всѣхъ искреннихъ друзей своихъ, но посѣтителямъ (сужу по себѣ) было крайне тяжело видѣть ежедневное и несомнѣнное разрушеніе этого когда-то добродушнаго и веселаго человѣка. На этотъ разъ, не успѣлъ я остановиться въ гостинницѣ рядомъ съ Боткинымъ, какъ въ тотъ же день узналъ о смерти Дружинина, точно я нарочно подъѣхалъ къ его похоронамъ. Проводивши въ день погребенія усопшаго изъ дому, мы тѣснымъ кругомъ собрались на отпѣваніе въ церковь Смоленскаго кладбища. Очевидно, приличіе требовало, чтобы при отпѣваніи присутствовалъ и Некрасовъ, сумѣвшій въ это время разсориться со всѣмъ кружкомъ, за исключеніемъ Вас. Петр. Боткина. Никогда я
