таты изъ Гете, и даже рука, положенная на совѣсть! А кажется, самое имя Ахенбаха должно было нѣсколько охладить ваше рвеніе, напомнивъ вамъ знаменитое исканіе Баденскихъ банкировъ по московскимъ конторамъ чайныхъ магазиновъ. — Но довольно объ этомъ. Увѣряю васъ, что я не такъ легкомысленъ, какъ вы полагаете, и при нашемъ свиданіи весною вы убѣдитесь на дѣлѣ въ строжайшей справедливости моихъ воззрѣній. А думать вслухъ вы можете при мнѣ совершенно свободно: я умѣю выслушивать все, и особенно отъ человѣка, котораго люблю искренно, какъ васъ.
„Вотъ и не осталось мѣста для сообщеннія другихъ, болѣе пріятныхъ новостей. Скажу вамъ, что я пока здоровъ и убилъ всего 162 штуки разной дичи: 103 куропатки, 46 зайцевъ, 9 фазановъ и 4 перепела. Засимъ кланяюсь вашей женѣ и дружески жму вамъ руку. Віардо вамъ кланяются. Положенное ею на музыку ваше: „Тихо вечеръ догораетъ“... производитъ фуроръ въ Парижѣ.
В. П. Боткинъ писалъ:
„Я пріѣхалъ въ Петербургъ вчера и очень обрадовался, увидѣвъ на своемъ письменномъ столѣ письмо отъ васъ, изъ котораго увидалъ, что вы здоровы и все у васъ благополучно. Я тоже чувствую себя недурно, и этимъ я обязанъ, вопервыхъ, тихо, пріятно и спокойно проведенному лѣту, лѣсному воздуху Бадена, но въ особенности живительному воздуху моря. Такую крѣпость, какую ощущаю я теперь въ себѣ, я помнилъ только въ давно прошедшемъ. Даже спѣшный переѣздъ изъ Берлина сюда очень мало разстроилъ меня; даже жестокій морозъ, прохватившій меня до костей въ ночной переѣздъ изъ Кёльна до Берлина, только на два дня сдѣлалъ меня больнымъ.
„Что тебѣ сказать по поводу твоихъ меланхолическихъ соображеній по поводу мельницы? Когда года два назадъ я совѣтовалъ тебѣ продать ее, — въ то время она представлялась тебѣ въ блестящихъ перспективахъ; теперь, какъ видно, — на-
