По поводу послѣдняго моего свиданія съ Ѳ. И. Тютчевымъ въ январѣ 64 года, не могу не привѣтствовать въ моемъ воспоминаніи тѣни одного изъ величайшихъ лириковъ, существовавшихъ на землѣ. Я не думаю касаться его біографіи, написанной, между прочимъ, зятемъ его Ив. Серг. Аксаковымъ. Тютчевъ сладостенъ мнѣ не столько какъ человѣкъ, болѣе чѣмъ дружелюбно ко мнѣ относившійся, но какъ самое воздушное воплощеніе поэта, какимъ его рисуетъ себѣ романтизмъ. Начать съ того, что Ѳедоръ Ивановичъ болѣзненно сжимался при малѣйшемъ намекѣ на его поэтическій даръ, и никто не дерзалъ заводить съ нимъ объ этомъ рѣчи. Но какъ ни скрывайте благоуханныхъ цвѣтовъ, ароматъ ихъ слышится въ комнатѣ, и гдѣ бы и когда бы вы ни встрѣтили мягкихъ до женственности очертаній лица Ѳедора Ивановича съ открытой ли головой, напоминающей мягкими и перепутанными сѣдинами его стихи:
«Хоть свѣжесть утренняя вѣетъ
Въ моихь всклокоченныхъ власахъ...»
или въ помятой шляпѣ задумчиво бредущаго по тротуару и волочащаго по землѣ рукавъ поношенной шубы, — вы бы угадали любимца музъ, высказывающаго устами Лермонтова:
«Я не съ тобой, а съ сердцемъ говорю».
