„Богъ знаетъ, какъ случилось это, но только американцы къ намъ дѣйствительно расположены, и доказательство этому я вижу безпрестанно. При каждой встрѣчѣ съ американскими семействами, какъ скоро узнаютъ, что я русскій, тотчасъ разговоръ устанавливается на дружественный тонъ, тотчасъ заявляютъ о своихъ симпатіяхъ, о враждебности Европѣ. Я всѣми силами стараюсь поддерживать это расположеніе, и къ счастію, мое знаніе англійскаго языка облегчаетъ мнѣ это. Вчера весь вечеръ провелъ въ американскомъ женскомъ обществѣ. Теперь множество путешествующихъ американскихъ семействъ, и любо смотрѣть, какъ много побѣдоносно окончившаяся борьба съ югомъ придала имъ авторитета и самоувѣренности. Это прекрасно, но что касается до культуры мужчинъ и женщинъ, то, къ сожалѣнію, имъ далеко еще до старой Европы. У мужчинъ далѣе политики разговоръ поддерживаться не можетъ и чисто практическихъ предметовъ. У женщинъ онъ вращается въ обычной женской, свѣтской сферѣ. Дамы, напримѣръ, возмущаются, какъ здѣсь мужчины являются къ обѣду и на вечернюю музыку, — не въ черномъ, а въ цвѣтныхъ жакеткахъ. Напрасно я возражалъ, что это простые, безхитростные нѣмцы, которые не разумѣютъ тонкости приличія; но дамы не убѣдились и остались возмущенными и разсказали мнѣ, что на ихъ морскихъ купаньяхъ къ обѣду мужчины непремѣнно (за table d’hôte) являются во фракахъ, а дамы въ бальныхъ платьяхъ. Наши нигилисты полагаютъ, что всклокоченные волосы и неряшество есть отличіе демократіи. Ну, инда глаза рѣжетъ и ломить. Писать не въ состояніи.
Л. Толстой писалъ:
„Любезный другъ Аѳанасій Аѳанасьевичъ, — увы! я не могу къ вамъ заѣхать. И нечего вамъ внушать, какъ мнѣ это грустно. Не могу же я заѣхать потому, что нынче 25-е, а я еще не выѣзжалъ изъ дома. Желудочная боль, которая началась у меня еще при васъ, до сихъ поръ продолжается и дѣлаетъ меня неспособнымъ быстро поворачиваться. Я, какъ
