ціи, но „одинъ въ полѣ не воинъ“, — отворили двери клуба, пустили трубачей впередъ, подхватили генерала и понесли по улицамъ, на изумленіе скромнымъ обитателямъ города. Сходя вслѣдъ за другими по лѣстницѣ, я мимоходомъ спросилъ въ буфетѣ, сколько выпито шампанскаго, — и получилъ въ отвѣтъ: „семьдесятъ бутылокъ“.
Такъ процессія дошла до обширной столовой петербургской гостиницы. Но здѣсь въ самыхъ дверяхъ произошла небольшая задержка: навстрѣчу входившимъ уланамъ, поставившимъ на ноги генерала, выступили нѣсколько нашихъ товарищей по дивизіи драгунъ со словами:
— Господа, вы здѣсь въ гостяхъ у драгунъ, а потому просимъ васъ не лишать насъ удовольствія позаботиться о вашемъ угощеніи.
— Угощеніе должно быть общее, крикнулъ Василій Павловичъ, искавшій во всемъ примиренія.
— Общее, общее! громогласно подхватило лицо, принимавшее живѣйшее участіе въ угощеніи, помимо сопряженныхъ съ нимъ издержекъ.
Возгласъ встрѣченъ былъ искреннимъ смѣхомъ, и уланы вошли въ залу. Мы, очевидно, застали конецъ табльдота, за которымъ, какъ оказывалось, обѣдали нѣкоторые эстдяндскіе дворяне, привезшіе сыновей для опредѣленія въ полки. Нѣкоторые изъ пріѣзжихъ еще сидѣли за своимъ кофе, и громадная, ослѣпительной бѣлизны, голландская скатерть еще была не снята со стола. Если я не ошибаюсь, послѣ новыхъ бокаловъ и пожеланій, генералъ вырвался отъ бывшихъ товарищей къ ожидавшему его экипажу. Но откупориваніе шампанскаго все входило въ силу. Не потерявшій, повидимому, времени и въ Морскомъ клубѣ эксцентричный Кекскуль развернулся теперь во всю ширину своего казачества; онъ махалъ плетью, увѣрялъ, что его здѣшніе дворяне не признаютъ, потому что онъ курляндецъ, но ему наплевать на все, такъ какъ онъ казакъ; говорилъ, что полицейскій на публичномъ гуляньи требовалъ отъ него входнаго билета, но что онъ показалъ ему плеть и сказалъ: „вотъ мой билетъ“. Воодушевленіе его все росло среди общаго говора и шума; кажется, рѣчи его мало обращали на себя вниманіе,
