Чолохѣ 4 іюня; я въ обоихъ случаяхъ былъ участникомъ, и случайности боевъ этихъ доставили и мнѣ возможность быть замѣтнымъ участникомъ. Оба дѣла такъ прославили наши Куринскіе батальоны, что съ другими не хотѣлось бы и становиться въ ряды. Князья Гуріи задаютъ намъ пиры, угощаютъ всѣмъ, чѣмъ богаты. Не довольно того, что приглашаютъ къ себѣ, но и въ лагерь присылаютъ вино, зелень, даже говядину, людямъ водку; видя, чувствуя въ душѣ, что это заслужено кровью, испытываешь уваженіе къ себѣ, къ товарищамъ, къ молодцамъ солдатамъ, съ которыми составляешь какую-то нераздѣлимую единицу. Вотъ истинная награда за всѣ лишенія и опасности. Твой Каленикъ вѣрно бы отозвался на это своимъ: хи, хи, хи! — а наши Ахультинцы толкуютъ одно: „Што турки! дрянь! стоило ли сюда за ними прибѣгать! Дай-ка хранцуза! Што они тамъ въ Одесту-то суются, на хохловъ лѣзутъ! Мы бы ихъ и здѣсь проморозили!“ Получилъ я недавно отъ Ивана (прикащика) изъ Фатьянова письмо; оно отъ 8 мая, а 7-го скончался твой почтенный батюшка. По давно полученному письму отъ Васи[1], я ждалъ уже эту грустную вѣсть, но получить и прочесть, что уже все кончено, было такъ больно, такъ тяжело. Я отъ него кромѣ добра во всю мою жизнь ничего не зналъ и искренно любилъ старичка со всѣми его особенностями. Уѣзжая въ послѣдній разъ изъ нашихъ краевъ, я не представлялъ себѣ, что не увижу его болѣе, надѣялся, что война къ осени потухнетъ, и я опять буду травить русаковъ. Но видно не судьба и въ этихъ надеждахъ. Прости, душа моя, и вѣрь, что столько у меня къ тебѣ дружбы, братской дружбы, что хотѣлъ бы безконечно съ тобою быть хотя въ мысляхъ. Но и тутъ препятствіе: началъ это письмо нѣсколько дней тому назадъ командиромъ первой Караб. роты, а окончилъ дежурнымъ штабъ-офицеромъ Гурійскаго отряда; у насъ 20 бат., пропасть милиціи, госпиталей, транспортовъ и еще болѣе бумагъ. Со вчерашняго дня начались мои подвиги на этомъ поприщѣ. Ты самъ отъявленный писака, знаешь, что это за гиль. Нѣтъ писарей, нѣтъ нужныхъ
- ↑ Мой братъ.
