ку вышибъ ударомъ палаша барьеръ изъ рукъ, его державшихъ.
— „Благодарю васъ, господа, сказалъ Его Высочество, поздравляю съ переводомъ въ гвардію, кромѣ васъ, обратился онъ къ пѣшему артиллеристу, — вы срамъ какъ ѣздите. А кавалергарды точно пни“.
Съ неописанною радостью вернулся я въ свой номеръ, куда, по порученію отца моего, прикащикъ Мценскаго хлѣбнаго торговца и милліонера Смирнова принесъ мнѣ деньги на обмундированіе. Съ этого времени отецъ сталъ весьма щедръ на присылку денегъ, и я пересталъ въ нихъ такъ настоятельно нуждаться.
Въ это время въ Петербургѣ умеръ старшій полковникъ нашего полка, и такъ какъ можно предполагать, что шефъ полка, Государь Наслѣдникъ, будетъ присутствовать при отпѣваніи, то въ Петербургъ прибылъ съ женою и генералъ Курсель. Конечно, первымъ долгомъ своимъ я счелъ, въ новой уланской формѣ, отправиться къ нему и съ величайшею благодарностью возвратить деньги генеральшѣ, a затѣмъ поблагодарить всѣхъ, принимавшихъ во мнѣ участіе.
Обѣды у Панаева и Тургенева повторялись съ обычнымъ шумомъ и веселостью, не безъ примѣси весьма крупной аттической соли и нѣкотораго злорадства со стороны всегда мягкаго и любезнаго Тургенева. Въ веселую минуту онъ самъ повторялъ свои эпиграммы, остріе которыхъ обращено было даже на его друзей, напримѣръ Кетчера и Анненкова.
Про Анненкова, въ то время весьма полнаго, экономнаго и охотника покушать, Тургеневъ не разъ, возбуждая общее веселье, повторялъ эпиграмму, изъ которой помню только послѣдніе два стиха:
«Чужимъ наполненнымъ виномъ
Виляетъ острымъ животомъ».
И когда, бывало, Гончаровъ и Анненковъ первые подступали къ муравленому горшку со свѣжею икрою отъ Елисѣева, Тургеневъ вопилъ:
— Господа, не забудьте, что вы не одни здѣсь.
Нерѣдко Дружининъ и Лонгиновъ читали свои юмористи-
