— Мнѣ, ваше превосходительство, не привыкать къ службѣ въ поселеніи: я прямо изъ одного въ другое.
— Ну, братъ, этого не говори; тамъ всетаки кругомъ помѣщики, люди, общество, а тутъ никого, кругомъ лѣса, медвѣди и волки. Кромѣ штабныхъ человѣческаго голоса не услышишь.
Я откланялся генералу, но дня черезъ два вынужденъ былъ явиться къ нему снова. Въ Михайловскомъ манежѣ назначена была первая ѣзда. Брать лошадей изъ частныхъ манежей я считалъ рискованнымъ и потому явился къ Эссену съ просьбой помочь мнѣ въ этомъ дѣлѣ.
— Ну, мой любезный, сказалъ генералъ, сразу измѣняя тонъ, — въ Петербургѣ никто не даетъ своей лошади, и я ни за что ее для себя ни у кого просить не стану. Но для васъ, такъ и быть, попробую. Завтра въ 12 час. я буду въ манежѣ смотрѣть кавалергардовъ; явитесь туда, и я васъ представлю командиру полка.
Никогда не забуду изысканной любезности кавалергардскихъ офицеровъ, старавшихся другъ передъ другомъ помочь мнѣ въ моемъ дѣлѣ. Всѣ офицеры были пѣшкомъ, такъ какъ Эссенъ провѣрялъ работу ганашей въ унтеръ-офицерской смѣнѣ на кордахъ и уздечкахъ.
Когда подъ конецъ ученія я подошелъ къ генералу, то на просьбу Ант. Ант. графъ Бревернъ любезно разрѣшилъ мнѣ обратиться къ одному изъ командировъ среднихъ эскадроновъ. Офицеры указали на командира третьяго эскадрона, а тотъ пригласилъ меня пройти къ нему въ казармы, куда обѣщалъ явиться тотчасъ же по окончаніи смотра.
Сидя въ столовой полковника, я среди совершенной тишины внезапно услыхалъ изъ сосѣдней комнаты, въ которую дверь была раскрыта, громко и отчетливо раздававшуюся лихую команду ружейныхъ пріемовъ. Тихо пробираясь, заглядываю въ кабинетъ, — ни души; — и снова громко потянулось: подъ при... и затѣмъ коротко и отрывисто: — кладь! Тутъ только я замѣтилъ стоящую у окна клѣтку и сидѣвшаго въ ней попугая, такъ изумительно затвердившаго команду. Вошедшій полковникъ приказалъ позвать вахмистра и на изъявленіе моей признательности сказалъ:
