надѣюсь, что вы попрежнему будете сообщать мнѣ свѣдѣнія о житьѣ-бытьѣ вашемъ, и о томъ, что дѣлается вокругъ васъ. Отъ вашихъ писемъ всегда такъ и вѣетъ мнѣ нашимъ роднымъ Орломъ и Мценскомъ, а это мнѣ здѣсь, на чужбинѣ, какъ манна. Кланяюсь вашей женѣ, цѣлую вашего Петю и обнимаю всѣхъ васъ троихъ.
Тѣмъ временемъ судьба готовила мнѣ новое, тяжелое потрясеніе. Борисовъ прислалъ нарочнаго съ извѣстіемъ о внезапномъ заболѣваніи обожаемой имъ жены и просилъ пріѣхать для оказанія братской помощи. Въ Новоселкахъ, куда я тотчасъ же прискакалъ, Иванъ Петровичъ убѣдилъ меня въ необходимости увезти Надю въ Москву къ доктору, такъ какъ присутствіе ея могло быть небезопасно и въ физическомъ, и въ психическомъ смыслѣ для любимаго имъ до фанатизма пятилѣтняго Пети.
Я давно отъ опытныхъ психіатровъ слыхалъ, что чувства душевно больныхъ совершенно извращаются, и болѣзненная ихъ ненависть только свидѣтельствуетъ о горячей привязанности въ нормальномъ положеніи. Неизмѣримая разница впечатлѣнія, производимаго перломъ драматическаго созданія, вродѣ Офеліи и Гретхенъ, и неумолимою дѣйствительностью во образѣ дорогаго намъ существа. Помню, послѣ обычнаго свиданія, мы втроемъ усѣлись въ кабинетѣ Ивана Петровича, и нельзя было достаточно налюбоваться на Надю: отросшіе со времени послѣдней болѣзни темонорусые волосы пышными волнами падали ей на плечи, яркій румянецъ озарялъ ея щеки, и темные глаза горѣли фосфорическимъ блескомъ. Сквозь обычное выраженіе интеллигенціи прорывалось какое-то безумное буйство Медеи. Боже, что она говорила! Казалось, весь умъ ея сосредоточивался на желаніи сказать мужу самое обидное, самое невыносимое для любящаго. Еслибы я желалъ, то не въ состояніи бы былъ воспроизвести потока самыхъ язвительныхъ словъ, которыми она старалась описать свое нестерпимое, инстинктивное отвращеніе къ мужу. „Боже! восклицала она: чего сто́ятъ эти приникающіе къ губамъ щетинистые противные усы, приводящіе въ содроганіе!“
