везъ съ собою слугу итальянца Борини, помѣстившагося за стѣной комнаты Василія Петровича. Онъ настолько понималъ по-французски, что можно было съ нимъ объясняться; но какъ онъ, не зная русскаго языка, объяснялся съ прислугой, — не знаю.
Не смотря на совершенную утрату зрѣнія лѣвымъ глазомъ, Боткинъ ни одного, дня не проводилъ безъ серьезнаго чтенія, преимущественно по англійски. „Исторія Индіи составляетъ мой пробѣлъ, говорилъ онъ, указывая на томы мелкой печати, и мнѣ необходимо его восполнить“.
„Боже, думалось мнѣ, человѣкъ въ сущности на краю могилы, съ однимъ усталымъ глазомъ, черезъ очки старается восполнять пробѣлы. Удивительно!“
Во исполненіе просьбы Каткова, я тотчасъ принялся за разборъ романа: Что дѣлатъ. А Боткинъ, между прочимъ, иллюстрировалъ мой разборъ коммунистическими эпизодами парижской жизни, коихъ былъ въ 1848 году свидѣтелемъ.
Въ Степановкѣ Боткинъ поневолѣ знакомился за обѣдомъ съ посѣщавшими насъ случайно сосѣдями, и, хотя объ этомъ никогда не говорилъ, но судя по любезнымъ его къ нимъ отношеніямъ, можно было заключить, что очень хорошо понималъ значительность доли выпавшей при тогдашнихъ обстоятельствахъ на долю этихъ скромныхъ людей. Неученые доктринеры и ораторы вынесли на своихъ плечахъ обузу коренной реформы, не вызвавъ ни малѣйшей смуты. Умиленіе Василія Петровича, котораго мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ, было вполнѣ чистосердечно.
Однажды засидѣвшіеся у насъ М— овы (посредникъ, о которомъ я уже говорилъ) собрались уѣхать темною ночью, такъ что мы вышли провожать ихъ на крыльцо со свѣчами, и между прочимъ Василій Петровичъ, протягивая руку, старался освѣтить ихъ болѣе чѣмъ старомодную коляску съ фордекомъ. Когда гости тронулись въ путь, Василій Петровичъ, елейно прохихикавъ, обратился къ намъ со словами: „прекрасно, прекрасно! и колымажка есть!“
Выше мы видѣли, что самыя настойчивыя намѣренія мои насчетъ покупки земли не имѣли никакого успѣха, тогда какъ случайнаго пріѣзда къ Александру Никитичу было до-
