вогой. Третья книжка Русскаго Вѣстника выйдетъ неизвѣстно когда: такъ все занятіе его сосредоточено на Московкихъ Вѣдомостяхь, на которыхъ теперь сосредоточено вниманіе всей Россіи.
„Съ самаго начала Польскаго возмущенія сердце у меня постоянно ноетъ; вмѣшательство западныхъ державъ (чего слѣдовало непремѣнно ожидать) еще болѣе усилило мою душевную тревогу; я потерялъ не только способность думать о чемъ-либо другомъ, но даже потерялъ способность чувствовать природу; въ жизнь мою я не чувствовалъ болѣе удручительнаго состоянія.
„Я привезъ съ собою своего слугу итальянца, котораго взялъ при началѣ моей болѣзни. Онъ ни слова не говоритъ по-русски. Я не знаю, какъ мнѣ съ нимъ ѣхать къ вамъ? Онъ человѣкъ очень смирный и деликатный и не можетъ жить, какъ живутъ наши дворовые люди, т.-е. на щахъ и на кашѣ. Развѣ оставить его въ Москвѣ, а съ собою взять Степана? Дай мнѣ совѣтъ. Не дождусь, когда я вступлю въ нѣдра Степановки. Твое изданіе недѣли черезъ двѣ будетъ окончено, — я видѣлъ у Кетчера послѣдніе три листа корректуръ. Стихи, которыхъ корректуру держалъ Кетчеръ, — глухой, слѣпой и мертворожденный для поэзіи и для всѣхъ искусствъ!!! — Ильинъ сдѣлалъ мнѣ отличную коляску, очень удобную для дороги. Жму вамъ крѣпко руки. Здѣсь нестерпимые жары.
Вѣроятно, въ хлопотахъ я разъѣхался съ графомъ Львомъ Ник. Толстымъ въ Новоселкахъ, и вотъ что онъ пишетъ мнѣ отъ 15 мая 1863 года:
„Чуть-чуть мы съ вами не увидались, и такъ мнѣ грустно, что чуть-чуть; столько хотѣлось бы съ вами переговорить. Нѣтъ дня, чтобы мы объ васъ нѣсколько разъ не вспомнили. Жена моя совсѣмъ не играетъ въ куклы. Вы не обижайте. Она мнѣ серьезный помощникъ. Да еще съ тяжестью, отъ которой надѣется освободиться вначалѣ іюля. Что же будетъ послѣ? Мы юхванствуемъ понемножку. Я сдѣлалъ важное открытіе, которое спѣшу вамъ сообщить. Прикащики и управляющіе и старосты есть только помѣха въ хозяйствѣ.
