плохо! Не придется ли намъ съ вами и съ Борисовымъ снимать опять мечъ съ заржавленнаго гвоздя? Что ежели мы пріѣдемъ въ Никольское, — увидимъ мы васъ? Когда вы будете у Борисовыхъ? Не пригонимъ ли мы такъ, чтобы вмѣстѣ съѣхаться? Прощайте! Марьѣ Петровнѣ мой душевный поклонъ. Соня и тетенька кланяются.
Однажды далеко до сѣнокоса пріѣхалъ къ намъ, къ немалой радости нашей, Петръ Аѳанасьевичъ. Улучивъ минуту, когда мы были съ нимъ одни, онъ вдругъ неожиданно повелъ слѣдующую рѣчь:
„Я давно мучаюсь своею неаккуратностью и очень хорошо знаю, что несвоевременная высылка мною процентовъ была одною изъ причинъ, заставившихъ тебя бѣжать изъ Москвы. Вотъ уже который годъ я мучаюсь и трачу деньги на дурацкій, мельничный процессъ на Тиму, и вмѣсто того, чтобы возможность разсчесться съ тобою увеличивалась, она постоянно уменьшается. Ты, конечно, не знаешь этого процесса, который у меня въ зубахъ застрялъ. Но сдѣлай милость, обрати на него на минуту вниманіе, такъ какъ я желаю выложить передъ тобою дѣло вкратцѣ начистоту. Ты знаешь, что покойный отецъ нашъ долгое время строилъ въ своемъ ливенскомъ имѣніи на рѣкѣ Тиму громадную крупчатку, въ которую всадивъ въ то время болѣе ста тысячъ (ассигнаціями) денегъ, такъ и оставилъ ее, не оснащенную дорогими жерновами. Мы съ братомъ Василіемъ сдали ее на 12-ти лѣтнюю аренду, которой черезъ два года истекаетъ срокъ. Мельница все время работала безпрепятственно, какъ вдругъ въ третьемъ году ливенскій купецъ Б—въ, купивъ на той же рѣкѣ, семь верстъ ниже, подливной раструсъ, сталъ заводить высокую плотину; но покуда онъ возводилъ новую, я просилъ формальнаго освидѣтельствованія черезъ губернскаго архитектора, который намѣрилъ подъемъ воды на старой плотинѣ Б—ва четыре аршина и два вершка до линіи, обозначаемой зигзагами гнили, образованной прежнимъ уровнемъ. Въ виду формальной опоры такого измѣренія, я не просилъ тотчасъ же судъ о формальномъ воспрещеніи дальнѣйшей разорительной для
