Жуковскаго изъ него же. Вотъ что впервые и навсегда сроднило меня съ Германіей. Съ чѣмъ-то сроднилось наше молодое поколѣніе? Виноватъ ли я въ томъ, что мнѣ баллады Шиллера въ тысячу разъ больше волновали сердце, нежели русскія сказки и старинныя сказанія о князѣ Владимірѣ? И вотъ на склонѣ лѣтъ своихъ я снова привѣтствую эту страну, которая впервые пробудила въ моей душѣ все, что ей до сихъ поръ дорого. Въ сущности, какъ мало мѣняется человѣкъ! Говорятъ, что старость есть возвращеніе къ дѣтству, нѣтъ, не къ дѣтству, а къ юности:
«Такъ исчезаютъ заблужденья
Съ измученной души моей,
И возникаютъ въ ней видѣнья
Первоначальныхъ чистыхъ дней».
„Чѣмъ больше вдумываюсь въ себя, тѣмъ болѣе нахожу въ себѣ то, чѣмъ былъ я въ юности; странно, и идеалы даже не измѣнились, прибавилось только resignation и терпѣнія: двѣ вещи, которыхъ не можетъ понять юность.
„Каждое утро гуляю въ Tier-Garten, въ его тѣнистыхъ аллеяхъ; такъ отрадно и все хорошо; только нѣмецкая кухня доѣдаетъ меня. Стою я въ Hôtel de Rome, и table d’hôte очень обиленъ; но Боже, что это за соединеніе несоединимыхъ вещей! Въ Парижъ намѣренъ я ѣхать какъ можно позднѣе, вѣроятно въ половинѣ октября, а до того времени стану гдѣнибудь проживать въ Германіи или на Женевскомъ озерѣ и, слѣдовательно, долго не получу вашихъ писемъ. Дай Богъ, чтобы на васъ пахнуло тѣмъ ощущеніемъ безотчетнаго счастія и внутренней гармоніи, которая теперь наполняетъ мою душу.
Между тѣмъ Тургеневъ уѣхалъ изъ Спасскаго заграницу и писалъ изъ Бадена 30 августа 1862 года:
„Ну вотъ, carissime, я и въ Баденѣ и беру перо, чтобы возобновить переписку съ вами и снова увидать ваши любезныя каракули. Путешествіе я совершилъ благополучно, нанялъ здѣсь квартиру въ тихой улицѣ, гдѣ, между прочимъ,
