поразило. Вотъ тебѣ и репримандъ; говорю это потому, что Степановка лежитъ мнѣ близко къ сердцу, да не одна Степановка, а все, что касается до вашего нравственнаго и матеріальнаго благосостоянія. Корова твоя, забодавъ твоихъ лошадей, ранила и меня, и мнѣ это больно.
„Теперь я съ мѣсяцъ поживу въ Германіи, а къ концу сентября буду въ Парижъ. Въ Москве вы помѣститесь пока у насъ; я уже говорилъ объ этомъ. А въ январѣ Митя непремѣнно перейдетъ въ новый купленный имъ домъ у Покровскихъ воротъ. Не безпокойтесь, никого вы не отяготите, а, напротивъ, доставите удовольствіе.
„Я видѣлъ извѣстную тебѣ дѣвицу N. и видѣлъ ее нѣсколько разъ. Какое это розовое и тупое произведеніе природы! И красивое по чертамъ лица и формамъ. Но всякое дерево въ тысячу разъ занимательнѣе и интереснѣе этого существа, болѣе приближающагося къ роду коровъ, нежели людей. Къ ней какъ нельзя болѣе идетъ выраженіе „dumfe Innerlichkeit“, которымъ характеризуетъ Гегель этихъ почтенныхъ животных.
„Теперь для меня не подвержено сомнѣнію, что лѣтняя резиденція моя будетъ въ Степановкѣ. Дай Богъ только дожить до будущаго лѣта. Ты, конечно, замѣтилъ новый законъ „о потравахъ“. Удобно ли онъ примѣняемъ къ дѣлу?
„Завтра выезжаю; паспортъ взятъ и все готово. Не забудьте писать. Обнимаю васъ крѣпко.
28 августа 1862 года онъ же изъ Берлина:
„Ясная, теплая погода, и силы, возстановленныя послѣ двухдневнаго отдыха, наконецъ чувство искренняго довольства, которое всегда посѣщаетъ меня, когда я касаюсь немецкой почвы, — все это наполняетъ мою душу совершеннымъ счастіемъ, которое хочется раздѣлить съ вами, милые друзья. Въ Берлинѣ я чувствую себя дома, хотя я очень мало знакомъ съ нимъ. Две ночи, проведенныя мною въ вагонахъ, утомили меня до-нельзя. Пріѣхавъ въ Берлинъ, я выходилъ только по вечерамъ, а дни проводилъ лежа на диванѣ. Я мало знакомъ съ нѣмецкимъ театромъ и потому вечера провожу
