дуваются почки. Славное время! Здѣсь уже листья распустились и деревья зеленѣютъ, но какъ-то все холодно и не весной смотритъ. Можетъ быть это мнѣ кажется отъ того, что уже вся душа моя уѣхала отсюда и витаетъ между нашими оврагами.
„Я еще не получилъ экземпляра моей повѣсти, но уже три письма прибыло: отъ Писемскаго, Достоевскаго и Майкова объ этой вещи. Первый бранитъ главное лицо, вторые два хвалятъ все съ увлеченіемъ. Это меня порадовало, потому что самъ я преисполненъ былъ сомнѣнія. Я вамъ, кажется, писалъ, что люди, которымъ я вѣрю, совѣтовали мнѣ сжечь мою работу; но скажу безъ лести, что жду вашего мнѣнія для того, чтобы окончательно узнать, что мнѣ слѣдуетъ думать. Я съ вами спорю на каждомъ шагу, но въ вашъ эстетическій смыслъ, въ вашъ вкусъ вѣрю твердо и скажу вамъ на ухо, что по вашей милости поколебленъ насчетъ Грозы. Вы пожалуйста, какъ только прочтете Отцы и Дѣти, тотчасъ же за перо и валяйте на бумагу все, что у васъ будетъ на душѣ. Выйдетъ очень хорошо, да я же привыкъ понимать васъ, какъ бы иногда темно и чудно ни выражался вашъ языкъ. (Писемскій хотѣлъ бы видѣть въ Базаровѣ повтореніе Калиновича и потому недоволенъ). Однимъ словомъ (говоря вашимъ стихомъ), — жду!
„Я не могу себѣ иначе представить васъ теперь, какъ стоящимъ по колѣно въ водѣ въ какой-нибудь траншеѣ, облеченнымъ въ халатъ, съ загорѣлымъ носомъ и отдающимъ сиплымъ голосомъ приказы работникамъ. Желаю вамъ всяческихъ успѣховъ и до-небесной пшеницы. Кланяюсь вашей женѣ, жму вамъ руку и до свиданья.
6 апрѣля 1862 года онъ же:
„Прежде всего, любезнѣйшій Аѳанасій Аѳанасьевичъ, спасибо за письмо, и еще больше было бы спасибо, еслибы вы не сочли за нужное, избивая меня, надѣть бѣлыя перчатки. Повѣрьте, я отъ друзей выносилъ и умѣю выносить самую рѣзкую правду. Итакъ, не смотря на всѣ ваши эвфемизмы, Отцы и Дѣти вамъ не нравятся. Преклоняю голову, ибо дѣ-
