„Письмо твое, милая Маша, я получилъ и спѣшу благодарить тебя за него. Да, къ удивленію моему, здоровье мое начинаетъ поправляться, хотя я еще очень слабъ. Жаль только, что зрѣніе еще очень плохо. Писать писемъ самъ еще не могу; вообще глазамъ моимъ еще не достаетъ твердости и силы: при малѣйшемъ напряженіи, буквы сливаются и исчезаютъ. Я думаю переѣхать изъ Парижа въ Паси, хотя это собственно не дача и не деревня, но воздухъ тамъ лучше, чѣмъ въ Парижѣ; а потомъ въ моемъ положеніи я не смѣю удаляться отъ города и отъ моего доктора. Адресъ мой попрежнему. Вижу, милая Маша, что ты очень соскучилась житьемъ въ деревнѣ. Тутъ дѣйствительно нуженъ характеръ. Жаль, что мое лѣто нынче пройдетъ въ лѣченіи, иначе я непремѣнно попробовалъ бы твоихъ вкусныхъ яблоковъ и варенья. — Обними за меня милѣйшаго Фета. Я во всемъ сочувствую ему; прошу его написать мнѣ, какъ устраиваются крестьяне? Лѣтомъ въ деревнѣ, я думаю, ты скучать не будешь, а на зиму, конечно, можно пріѣхать въ Москву“.
Наконецъ то нашъ домикъ мало-по-малу сталъ принимать жилой видъ. Вначалѣ мая онъ стоялъ подъ зеленою крышей съ оштукатуренными потолками и стѣнами, и я только боялся, что онъ будетъ сыръ; но и это неудобство съ каждымъ днемъ уменьшалось, благодаря усиленной топкѣ. Впрочемъ, въ теченіи нашего разсказа намъ не разъ придется убѣдиться въ простой истинѣ, что нужда миритъ со всякимъ положеніемъ и пріучаетъ въ дурномъ находить сравнительно хорошее.
Въ Москвѣ, по просьбѣ брата Петра, я купилъ и отдалъ знакомому каретнику отдѣлать подержанную коляску съ такимъ разсчетомъ времени, чтобы жена моя могла пріѣхать въ ней съ открытіемъ весны въ Степановку. Такія же коляски понадобились въ слѣдующемъ году и намъ, и Тургеневу. Старикъ каретникъ оказался исправнымъ, и жена моя, по вскрытіи шоссе пріѣхавшая въ Степановку, разсказала, что ея путникомъ изъ Москвы до Ясной Поляны былъ Л. Н. Толстой, который, уступивъ Марьюшкѣ мѣсто въ своемъ та-
