Февральское угрѣво, развѣшивая по крышамъ и желобамъ сосульки, настоятельно гнало меня въ Степановку, гдѣ при самой первой возможности слѣдовало разомъ браться за все, начиная съ высокой неуклюжей, соломенной крыши дома, которую требовалось перекрыть до наступленія весеннихъ дождей. Сестра Надя, все еще томившаяся ужаснымъ воспоминаніемъ недавняго недуга, какъ-то дичилась насъ, и поэтому я, оставивъ жену на нѣкоторое время у ея братьевъ, уѣхалъ въ Степановку, т. е. къ сестрѣ Любинькѣ и Алекс. Никитичу. Послѣдній помогалъ мнѣ и дѣломъ, и словомъ. Такъ, пока я отыскалъ плотниковъ для передѣлки крыши, и кровельщика, покрывавшаго ее за ними вслѣдъ желѣзомъ, — Александръ Никит. устроилъ мнѣ перевозку нашей мебели изъ Москвы его крестьянами на ихъ великолѣпныхъ подводахъ. Онъ зналъ, что крестьяне ѣхали въ извозъ до Москвы и будутъ рады не разыскивать тамъ обратной клади, а нагрузятъ мою, которую складывать придется за три версты отъ своихъ дворовъ. Тѣ же крестьяне привезли мнѣ и заказанный мною заблаговременно паркетъ въ три комнаты. Помню, что Тургеневъ впослѣдствіи, въ бытность свою въ Степановкѣ, говорилъ: „вѣдь вотъ ни у одного нѣмецкаго
