Мнѣ хотѣлось утомить и, какъ говорится, обломать моего подъѣздка, но меня пугала мысль, что на церемоніальномъ маршѣ нельзя было ѣхать впереди фронта на произвольномъ разстояніи, а нужно было сохранять офицерскую линію и невозможно было поручиться, чтобы солдатикъ порой не наѣхалъ слегка на моего лютаго звѣря, а тотъ, начавши лягать, не искалѣчилъ бы солдата или фронтовой лошади, что было бы самымъ неблаговиднымъ вступленіемъ во фронтъ въ глазахъ гвардейскаго полковаго командира, дрожавшаго, по-гвардейски, надъ каждою фронтовою лошадью.
Сказавшись больнымъ, я попросилъ Василія Павловича взять моего подъѣздка подъ унтеръ-офицера, долженствующаго стать на мое мѣсто. Не прошло и полутора часа съ выхода полка на ученіе, какъ слуга доложилъ мнѣ, что унтеръ-офицеръ вернулся съ ученія одинъ и разсѣдлалъ подъѣздка. Когда я спросилъ вернувшагося съ полкомъ Василія Павловича о причинѣ возвращенія унтеръ-офицера въ лагерь, — М—ъ отвѣчалъ:
— Прошли мы только Красное Село, какъ, взглянувши на своего взводнаго, я увидалъ, что лицо у него совсѣмъ позеленѣло. — Что съ тобой? — спросилъ я его. — Всторчь бьетъ, ваше высокоблагородіе, всѣ печенки отбила. — Я и отправилъ его домой.
— А задомъ во фронтъ не лягаетъ? спросилъ я.
— Этого нѣтъ.
Только и хотѣлось мнѣ знать.
Хотя погода надъ лагеремъ стояла порою ясная, тѣмъ не менѣе по временамъ заходили внезапно тучи и лилъ дождикъ. Однажды получаю повѣстку: „Его Императорское Высочество главнокомандующій изволитъ завтрашняго числа въ 10 час. утра смотрѣть прикомандированныхъ, почему ваше благородіе имѣете прибыть ко дворцу въ полной парадной формѣ“. Сохранить безукоризненную чистоту бѣлаго кирасирскаго мундира можно только съ большою осторожностью, накинувъ на плеча коленкоровую мантію, такъ называемый пудроманъ (пудремантель). Бѣлыхъ мундировъ было у меня три: много разъ бѣленый для ношенія подъ кирасами, однажды тщательно выбѣленный, и — ненадѣванный. Въ видахъ бережли-
