этотъ врагъ побѣждаетъ только тогда, когда мы сами поддаемся ему:
«Будетъ буря, мы посмотримъ
И помужествуемъ съ ней».
„А потомъ, ты знаешь пословицу: „то не бѣда, коль на деньгу пошла“. Но такъ какъ я еще не знаю, гдѣ вы намѣрены жить въ эти два мѣсяца въ Москвѣ, то и прекращаю свои разсужденія впредь до обстоятельныхъ вашихъ увѣдомленій.
„Бѣдный и прекрасный Николай Толстой умеръ. Вы уже вѣроятно это знаете. Тургеневъ остается здѣсь на зиму. Насморкъ мой, благодаря доктору Rayer, лучше, но обонянія нѣтъ и тѣни для меня: это лѣченіе и держитъ меня здѣсь; авось хоть черезъ десять дней позволитъ мнѣ докторъ ѣхать во Флоренцію, гдѣ я располагаю провести зиму. A вначалѣ лѣта непремѣнно въ Россію и немедленно въ Степановку. Обнимаю васъ, а ты, братъ, не унывай и дѣлай свое дѣло.
Въ Москвѣ, за окончательною рѣшимостью отказаться отъ нашей постоянной квартиры, намъ не предстояло иного выбора, какъ остановиться у жениной сестры Пикулиной, или въ домѣ нераздѣленныхъ еще братьевъ Боткиныхъ. На извѣстныхъ условіяхъ мы предпочли первое. Еслибъ я даже окончательно перекипѣлъ до полнаго безразличія между столичною и деревенскою жизнью, то всетаки не могъ бы по справедливости требовать отъ жены зимовки въ безотрадномъ по своей обстановкѣ захолустьи, какимъ тогда была Степановка. Что же касается до меня лично, то, отставъ отъ постоянной работы въ привычномъ уголкѣ, я не чувствовалъ ни потребности, ни силъ искать себѣ новой умственной работы и находился въ такомъ межеумочномъ состояніи, о которомъ всего лучше могутъ дать понятіе слѣдующія слова Тургенева:
„Пишу къ вамъ, carissime, еще въ вашу Степановку, хотя боюсь, что мое письмо васъ уже въ ней не застанетъ; но я также не знаю, осталась ли Сердобинка за вами, и въ ней
