Тургеневъ писалъ изъ Парижа отъ 8 сентября 1860:
„И я восклицаю: ура! и даже „осанна!“ и даже „эльенъ!“ что по-венгерски значитъ что-то хорошее. Я очень радъ за васъ, что вы дѣйствительно сдѣлали добрую покупку и успокоились и получили новое поле для дѣятельности. Жаль, что отъ Спасскаго немного далеко, но съ подставными лошадьми въ скорости доѣхать можно, a мѣстечко для охоты доброе. Напередъ вамъ предсказываю, что вы будете часто видѣть меня у себя гостемъ съ Фламбо, который оказывается отважнымъ псомъ, съ другимъ какимъ-либо товарищемъ изъ собачьей породы. Поживемъ еще нѣсколько мирныхъ годковъ передъ концомъ, а тамъ пусть будетъ
«... равнодушная природа
Красою вѣчною блистать...»
„Сообщу вамъ теперь вкратцѣ новости, собственно до меня касательныя.
„Съ начала этой страницы письмо мое пишется въ Куртавнелѣ 12 числа сентября. Я пріѣхалъ сюда вчера и нашелъ все это старое гнѣздо въ порядкѣ, хотя сильно одряхлѣвшимъ. Г-жи Віардо и ея дочери здѣсь нѣтъ: онѣ обѣ въ Ирландіи. Мы съ старикомъ Віардо послѣ-послѣ-завтра только начинаемъ здѣсь охоту, которая страшно запоздала по милости дождей.
„Я дочь свою не сосваталъ и даже никого до сихъ поръ не предвидится, хотя, вѣроятно, въ теченіи зимы кто-нибудь навернется, о чемъ я думаю не безъ трепета. Она пріѣхала сюда со мною. Зиму, какъ вы уже знаете, я проживу въ Парижѣ. Послѣднія извѣстія о Толстыхъ состоятъ въ томъ, что они намѣрены были ѣхать на Гіерскіе острова; я звалъ ихъ по дорогѣ въ Парижъ, но они не пріѣхали. У бѣднаго Николая уже въ горлѣ чахотка; недолго ему осталось жить. О Лъвѣ все никакого нѣтъ извѣстія; да я, признаться, не слишкомъ интересуюсь знать о человѣкѣ, который самъ не интересуется никѣмъ. Работъ литературныхъ никакихъ пока не предпринимаю; да судя по отзывамъ такъ-называемыхъ молодыхъ критиковъ, пора и мнѣ подать въ отставку изъ литературы. Вотъ и мы попали съ вами въ число Подолин-
