въ сюртукѣ изъ самаго грубаго сукна темнозеленаго билліарднаго цвѣта. Такъ какъ по старости онъ ѣздилъ на охоту въ линейкѣ, то до лѣсу я ѣхалъ съ нимъ, и онъ съ перваго дня сталъ со мною на самую короткую и отеческую ногу. За изобильнымъ обѣдомъ старикъ непрочь былъ выпить рюмку другую хереса, а въ праздникъ и шампанскаго, но любимымъ его напиткомъ былъ портеръ, который въ то время несомнѣнно привозился изъ Англіи и поэтому, вѣроятно, считался у него неподмѣшаннымъ.
— Выпьемъ, Аѳоня, съ тобою чистаго напитка, говорилъ князь; и мы у него или у насъ за столомъ усердно пили чистый напитокъ.
— Не будетъ ли къ завтрашней охотѣ непогоды? спросилъ я однажды; — какъ странно, князь, что у такого агронома, какъ вы, я не вижу барометра.
— Есть онъ у меня, отвѣчалъ добродушно старикъ, — да я его велѣлъ снести въ кладовую; прислали мнѣ его изъ Москвы, и онъ передъ покосомъ поднялся на ясно; я обрадовался и свалилъ все сѣно, а оно подъ дождями и сгнило. Я его въ ту же пору и разжаловалъ. У меня свой барометръ, пасѣчникъ придетъ утромъ да и скажетъ: „зябликъ трюкалъ, ворона молодила, солнце рано вскочило“. Вотъ я и знаю, что будетъ дождь.
При князѣ проживала его единственная милая дочь съ двумя малолѣтними дѣтьми. Узнавъ, что мы зимой ѣдемъ въ Москву, князь непремѣнно хотѣлъ, чтобъ я взялъ подъ свое покровительство и довезъ до Москвы его дочь къ мужу, что должно было состояться по первому зимнему пути. Въ видахъ предстоящей московской поѣздки, мною куплена была вмѣстѣ съ домомъ просторная рогожная кибитка. Излишне говорить, какъ жена моя истомилась ожиданіемъ зимняго пути, который принесенъ былъ бурей не ранѣе двадцатыхъ чиселъ декабря, но зато всѣ ложбины съ высокими подъемами были дотого завалены снѣгомъ, что я на каждомъ сугробѣ обмиралъ, ожидая, что мой сѣренькій верховой, попавшій въ корень, посадитъ насъ на пустынной полугорѣ. Но къ счастію, этого не случилось.
Между тѣмъ прежніе друзья мои не забывали меня.
