В. Боткинъ писалъ изъ Лондона отъ 31 іюля 1860 года:
„Простите меня, любезный другъ Фетъ и милая Маша, что я давно не писалъ къ вамъ. Причина тому была, что я былъ въ сквернѣйшемъ душевномъ состояніи, которое продолжается до сихъ поръ. Вотъ уже два мѣсяца съ половиной, какъ я страдаю насморкомъ. Вы, конечно, улыбнетесь этому слову „страдаю“, но увы! это такъ. Не понимаю, какъ произошло, что мой насморкъ сдѣлался хроническимъ, я потерялъ обоняніе и вкусъ съ самаго моего пріѣзда въ Лондонъ, т.-е. уже мѣсяцъ, принялся за лѣченіе, перемѣнилъ двухъ докторовъ, не знаю, будетъ ли лучше съ третьимъ, который держитъ мой носъ надъ паромъ и проч., такъ что я не могу выходить. О купаньѣ въ морѣ нечего и думать, при этомъ страшная тяжесть въ головѣ, которая по вечерамъ обращалась во всеобщей malaise всего организма. Въ результатѣ всего этого сплинъ. Но довольно о своихъ мизеріяхъ. Вотъ уже другой разъ, какъ я пишу къ тебѣ объ одномъ и томъ же предметѣ, т.-е. о предполагаемой тобою покупкѣ земли. Говорю по совѣсти и откровенно: соображенія твои и твой планъ жизни я считаю здравымъ и основательнымъ. Что касается до самой земли, ея качества, цѣны, тутъ я ничего сказать не могу, какъ и вообще о финансовой сторонѣ вопроса, ибо я этого дѣла не разумѣю, и въ этомъ ты лучшій судья. Но покупку земли и занятіе хозяйствомъ я считаю самымъ основательнымъ дѣломъ. Это уже и въ томъ отношеніи хорошо, что дастъ тебѣ постоянное занятіе. Не понимаю, почему ты, Маша, такъ отрицательно смотришь на это? Что такъ пугаетъ тебя въ этомъ? Даже въ случаѣ потери, тутъ большой потери быть не можетъ, и я для успокоенія тебя гарантирую тебѣ эту потерю. Да потомъ пора же, наконецъ, пожить на своей землѣ, въ своемъ гнѣздѣ. Я не могу понять, въ чемъ состоитъ прелесть жизни въ Москвѣ. Но и въ такомъ случаѣ ты всетаки можешь зимой два мѣсяца провести въ Москвѣ. Словомъ, я за житье въ деревнѣ, въ своемъ углу, у себя дома. А выше еще этого — это дѣятельность, которая займетъ Фета и дастъ ему ту душевную осѣдлость, которую ты, Маша, не довольно цѣнишь въ мужѣ, ибо литература теперь для него не представляетъ того, что представляла прежде,
