о вашей охотѣ, о Снобѣ и пр. Меня это крайне интересуетъ. Отъ литературы я, слава Богу, отсталъ за это послѣднее время, это очень освѣжительно. Рекомендую вамъ однако швабскаго (уже старика) поэта Мёрике (Möhrike), который, вѣроятно, вамъ понравится: много граціи и чувства. Также прошу васъ не терзаться насчетъ употребленія вашего капитала, а скорѣе поздравить себя съ тѣмъ, что вы до сихъ поръ не употребили его на какую-нибудь фантасмагорію. Придетъ время, найдется употребленіе. Ну, итакъ будьте здоровы, веселы, предавайтесь охотѣ и Музы не забывайте. Говорятъ, у васъ погода отличная, а у насъ мерзость несказанная. Еще разъ жму вамъ руку и прошу передать мой поклонъ вашей женѣ, Борисову и всѣмъ мценскимъ знакомымъ.
Отъ 16 іюля того же года онъ писалъ изъ Куртавнеля:
„Милѣйшій Аѳан. Аѳан., я уже писалъ вамъ отсюда, но вчера получилъ здѣсь ваше письмо, пущенное отъ 2 іюля изъ Мценска (почта у насъ, какъ капризная женщина, всегда удивдяетъ неожиданностью) — и спѣшу отвѣчать. Я до нѣкоторой степени даже обязанъ отвѣчать, ибо вы находитесь въ хандрѣ, по милости рефлексіи, которую, по вашимъ словамъ, я на васъ накликалъ. Вотъ тебѣ и разъ! Вопервыхъ, сколько мнѣ помнится, вы уже до знакомства со мною были заражены этою, какъ вы говорите, эпидеміей; а вовторыхъ, въ нашихъ спорахъ я всегда возставалъ противъ вашихъ прямолинейно-математическихъ отвлеченностей и даже удивлялся тому, какъ онѣ могутъ уживаться съ вашей поэтическою натурой. Но дѣло не въ томъ. Мнѣ хочется разсѣять одно ваше заблужденіе. Вы называете себя отставнымъ офицеромъ, поэтомъ, человѣкомъ (да кто не отставной человѣкъ? скажу я; Sire, qui est-ce qui a des dents?) — и приписываете ваше увяданіе, вашу хандру отсутствію правильной дѣятельности... Э! душа моя! все не то… Молодость прошла, а старость не пришла, — вотъ отчего приходится тяжко. Я самъ переживаю эту трудную сумеречную эпоху порывовъ тѣмъ болѣе сильныхъ, что они уже ничѣмъ не оправданы, эпоху покоя безъ отдыха, надеждъ, похожихъ на сожалѣнія, и сожалѣній, похожихъ на надежды.
