Между тѣмъ, единовременно, хотя совершенно въ другомъ тонѣ, писалъ мнѣ Дружининъ отъ 26 іюня 1860:
„Добрый и многоуважаемый Аѳан. Аѳан., увѣдомляйте контору о перемѣнѣ адреса просто отъ себя, какъ подписчикъ; высылка будетъ производиться исправнѣе, ибо для этихъ дѣлъ ведется тамъ особливая книга.
„Насчетъ вашего намѣренія не писать и не печатать болѣе, скажу вамъ то же, что Толстому: пока не напишется чего-нибудь хорошаго, исполняйте ваше намѣреніе, а когда напишется, то сами вы и безъ чужаго побужденія измѣните этому намѣренію. Держать хорошіе стихи и хорошую книгу подъ спудомъ невозможно, хотя бы вы давали тысячу клятвъ, а потому лучше и не собирайтесь. Эти два или три года и Толстой, и вы находитесь въ непоэтическомъ настроеніи, и оба хорошо дѣлаете, что воздерживаетесь; но чуть душа зашевелится и создастся что-нибудь хорошее, оба вы позабудете воздержаніе. Итакъ, не связывайте себя обѣщаніями, тѣмъ болѣе, что ихъ отъ васъ обоихъ никто и не требуетъ. Въ рѣшимости вашей и Толстаго, если я не ошибаюсь, нехорошо только то, что она создалась подъ вліяніемъ какого-то раздраженія на литературу и публику. Но если писателю обижаться на всякое проявленіе холодности или бранную статью, то некому будетъ и писать, развѣ кромѣ Тургенева, который какъ-то умѣетъ быть всеобщимъ другомъ. Къ сердцу принимать литературныя дрязги, по-моему, то же, что, ѣздя верхомъ, сердиться на то, что ваша лошадь невѣжничаетъ въ то время, когда вы, можетъ-быть, сидя на ней, находитесь въ поэтическомъ настроеніи мыслей. Про себя могу сказать вамъ, что я бывалъ обругиваемъ и оскорбляемъ, какъ лучше требовать нельзя, однакоже не лишался отъ того и частички аппетита, а напротивъ, находилъ особенное наслажденіе въ томъ, чтобы сидѣть крѣпко и двигаться впередъ, и конечно, не брошу писать до тѣхъ поръ, пока не скажу всего, что считаю нужнымъ высказать.
„Прощайте, любезнѣйшій Аѳан. Аѳан., будьте здоровы, плюньте на хандру и не забывайте
