„Нѣтъ, я думаю вообще, что ваше воззрѣніе на моего брата справедливо. Однако вы не могли оцѣнить одну его сторону, которую онъ выказываетъ только между своими, и то когда онъ ничѣмъ не стѣсненъ, — а именно юморъ. Да, этотъ русскій французъ большой юмористъ, — вѣрьте моему слову, — я отъ него хохоталъ (и не я одинъ) до колики въ боку. Но умъ у него весьма обыкновенный. Это между нами, какъ само собою разумѣется. Мнѣ пріятно, что Первая любовь нравится Толстымъ: это ручательство. Придѣлалъ же я старушку на концѣ, вопервыхъ, потому что это дѣйствительно такъ было, а вовторыхъ, потому что безъ этого отрезвляющаго конца крики на безнравственность были бы еще сильнѣе.
„Милому Ивану Петровичу пожмите крѣпко руку за его любезныя строки. Я часто переношусь мыслью въ ваши края и воображаю себя сидящимъ на широкомъ балконѣ Новосельскаго дома. Это хорошо, что вы поступили въ благородный цехъ шахматистовъ; лучшаго учителя, чѣмъ Иванъ Петровичъ, вамъ не нажить. Я переѣхалъ изъ Hôtel de l’Europe, гдѣ меня обирали какъ липку, и поселился въ маленькомъ домикѣ, стоящемъ лицомъ къ широкому пестро-зеленому полю, — у одной нѣмки, добродушной до невѣроятности. Пишите мнѣ просто въ Соденъ, возлѣ Франкфурта-на-Майнѣ. На почтѣ меня знаютъ. Обнимаю васъ и Борисова и кланяюсь всѣмъ.
P. S. „Если Николай Толстой не уѣхалъ, бросьтесь ему въ ноги, а потомъ гоните его въ шею заграницу. Здѣсь, напримѣръ, такой мягкій воздухъ, какого въ Россіи никогда и нигдѣ не бываетъ“.
Вѣроятно, въ отвѣтъ на какой-либо восторженный отзывъ мой о его талантѣ, Л. Толстой писалъ отъ 20 іюня 1860:
„Не только не обрадовался и не возгордился вашимъ письмомъ, любезный другъ Аѳ. Аѳ., но ежели бы повѣрилъ ему совсѣмъ, то очень бы огорчился. Это безъ фразы. Писатель вы, писатель и есть, и дай Богъ вамъ и намъ. Но что вы сверхъ того хотите найти мѣсто и на немъ копаться, какъ
