„Вотъ что я имѣю сказать о присланныхъ стихахъ:
„Тополь“ — хорошъ. Но мнѣ ужасно жаль сиротокъ риѳмъ: „споря“ и „не увялъ“: — куда дѣлись ихъ подружки? — И потому я для удовлетворенія своего уха читаю такъ:
«Пускай мрачнѣй, мрачнѣе дни задоря
И осени тлетворной вѣетъ балъ“...
„Смысла нѣтъ, но есть гармонія.
„Переводъ изъ Гафиза
«Дышать взлетаетъ радостью эѳирной»...
— заимствовано у Кострова.
„Вашихъ медицинъ — германизмъ.
„Грѣшный человѣкъ! — я смѣялся, увидѣвъ въ Библіотекѣ для Чтенія, что стихъ передъ знаменитымъ стихомъ:
«Изъ лона Мирры шелъ»...
— выпалъ (вы удивительно счастливы на опечатки) — и теперь вмѣстѣ съ ученою нотой внизу вышла такая темнота, что даже волки, привыкшіе къ осеннимъ ночамъ, должны завыть со страха.
„Крѣпко жму вамъ руку, кланяюсь вашей женѣ, Борисову и всѣмъ хорошимъ пріятелямъ, — и говорю (человѣку свойственно надѣяться) до свиданія!
Наконецъ 23 ноября Тургеневъ пріѣхалъ въ Москву и прислалъ мнѣ слѣдующую записку:
„Я сейчасъ пріѣхалъ сюда, любезный Аѳанасій Аѳанасьевичъ, — и остановился въ гостинницѣ Дрезденъ. Прошу васъ пожаловать и, если можно, на своей лошади, ибо я попрошу васъ съѣздить къ Ѳеоктистову (или Каткову), и Аксакову, такъ какъ я самъ нездоровъ и никуда не выѣду сегодня, а завтра надо отправиться въ Петербургъ, чтобы тамъ засѣсть по прошлогоднему недѣль на шесть. Кланяюсь вашимъ. До свиданія.
