свою шляпу грешневикомъ, полную самой свѣжей земляники. Обходя кругъ, онъ внезапно остановился противъ доброй, рыжей лошади и, прижимая къ груди лѣвой рукою и цѣлуя ея голову, воскликнулъ: „Васька! вотъ люблю тебя! Поди-жь ты!“ и затѣмъ, продолжая плясать, ласково крикнулъ Толстому: „баринъ, землянички неугодно ли?“, и затѣмъ, ударяя себя въ грудь: „вѣдь какъ у кого, а въ насъ не молчитъ она, эта самая водка!“
Давши имъ двугривенный на стаканчикъ, мы тронулись въ дальнѣйшій путь.
Чтобы не утомить читателя новымъ описаніемъ тетеревиной охоты въ Щигровкѣ, скажу только, что въ первые дни мы старались оставлять Ник. Ник. съ опытными Тургеневскими охотниками. Но въ слѣдующіе дни, не знаю почему, онъ сталъ отъ нихъ отбиваться. Позволю себѣ только разсказать эпизодъ, способный, по моему мнѣнію, всего болѣе уяснить наши взаимныя роли. Шелъ я долгое время за своей собакой, не находя ничего и не слыша никакой стрѣльбы. Вдругъ въ недальнемъ разстояніи слышу два выстрѣла, а минутъ черезъ пять еще два, очевидно на томъ же мѣстѣ. Откликнувъ къ себѣ собаку, подвигаюсь впередъ и выхожу на большое открытое поле, въ которое острымъ мысомъ врѣзается густой, молодой лѣсъ. Замѣтивъ на ближайшей ко мнѣ опушкѣ брата Петра Аѳанасьевича, слышу въ то же время отчаянные его вопли: „да вѣдь я Христомъ да Богомъ прошу!“
— Чего ты кричишь? спрашиваю я, подходя къ брату, торопливо заряжающему ружье.
— Да вѣдь вотъ они, тетерева-то! Цѣлый выводокъ! Кушь ты, проклятая! Николай Николаевичъ! ради Бога, свою-то подзовите собаку! Вѣдь я Христомъ да Богомъ прошу!
— Погоди! сказалъ я. — Что-жь ты дѣлаешь? Ты сперва заряжаешь дробью, а потомъ порохомъ, да и разсыпаешь заряды безбожно. Куда ты торопишься? Давай сюда ружье, я тебѣ заряжу.
Пришлось разряжать и продувать превратно заряженное ружье. Мое спѣшное занятіе не мѣшало брату восклицать: „да вѣдь я Христомъ да Богомъ прошу!“
Вдругъ явственно слышу издали голосъ Ник. Ник.: „Гос-
