молодежи вокругъ качелей и нѣсколькихъ палатокъ съ такъ называемымъ бабьимъ товаромъ и разными сластями.
Въ то время кичка царила во всемъ своемъ преемственномъ величіи съ широкою золотою сорокою надо лбомъ, пестрымъ челышкомъ между верхними углами, крупнымъ бисернымъ подзатыльникомъ и обильными и разноцвѣтными лентами, спадавшими на спину, и носившими названіе лопастей.
Вѣтеръ дулъ на насъ со стороны деревни, относя пыль отъ экипажей въ сторону и волнуя пестрыя ленты женскихъ головныхъ уборовъ. Ласточки, словно принимая участіе въ деревенскомъ празднествѣ, носились надъ самою землею, назойливо шныряли вокругъ качелей между группами гуляющихъ и подъ самыми ногами нашихъ лошадей. Всюду виднѣлись веселыя улыбки съ бѣлоснѣжными зубами и ни одного безобразнаго пьянаго лица. Эта сельская идиллія мгновенно возбудила во мнѣ мысль о новомъ предстоящемъ мнѣ поискѣ невѣрнаго счастья и, обращаясь къ отцу, я сказалъ:
— Вотъ истинно счастливые люди. Чего еще искать человѣку? Право, невольно имъ позавидуешь.
— Чѣмъ предаваться такому дурному чувству, сказалъ отецъ, — отъ тебя вполнѣ зависитъ это счастье. Не хочешь ли на этомъ остановиться?
Я былъ окончательно разбитъ и только подумалъ: „нельзя болѣе рѣзкой чертой отдѣлить идеалъ отъ дѣйствителіьной жизни. Жаль только, что старикъ никогда не пойметъ, что питаться поневолѣ приходится дѣйствительностью, но задаваться идеалами тоже значитъ жить“.
Верстъ за двадцать до Коренной Пустыни намъ пришлось по большой дорогѣ проѣзжать лѣсомъ, и, конечно, мнѣ не могло и присниться, что мы ѣдемъ по опушкѣ будущаго моего лѣса, невдалекѣ отъ будущей моей усадьбы.
Въ Коренной мы заняли одинъ изъ множества домиковъ съ широкими дворами съ навѣсами для помѣщенія лошадей и экипажей. Дома эти, построенные на скорую руку, въ большинствѣ случаевъ отличались отъ крестьянской избы средней руки — развѣ отсутствіемъ печей и досчатыми полами. Всѣ они вереницей тянулись съ одной стороны ярмарочной площади къ конному бѣгу и предназначались для дсачи
