Отворяю дверь въ комнаты постоялаго двора и меня поражаетъ невыносимый запахъ угара.
— Помилуйте! восклицаю я, — да у васъ въ комнатахъ угаръ!
— У насъ всегда такъ, отвѣчаетъ хладнокровно хозяинъ.
Тѣмъ не менѣе ночевать при такомъ угарѣ невозможно и надо „хоть плыть да быть“. Послѣ долгихъ совѣщаній рѣшено было ѣхать въ крытой кругомъ повозкѣ, въ которую влѣзать можно только было въ боковое отверстіе, завѣшанное циновкой. Повара мы оставили ночевать во Мценске съ тѣмъ, чтобы на другой день, забравши съ собою поклажу, онъ оставилъ карету до просухи на постояломъ дворѣ. Конечно, ямщика пришлось соблазнить тройными прогонами. Лошади готовы, и въ отверстіе кибитки полѣзли мы съ женою, горничная Марьюшка, и затѣмъ подали намъ туда же во тьму и плетушку со щенками. Когда мы пріѣхали къ мѣсту лѣтняго парома, то увидали шумящія струи рѣки, по которымъ никто не могъ бы догадатьси, что онѣ несутся сверху льда. Подъѣхавъ къ водѣ, ямщикъ остановилъ лошадей, сказавши: „воля ваша, я не поѣду, я боюсь“. Я вспомнилъ, что шагахъ во ста, тутъ же на правомъ берегу Зуши, стояла изба перевощика Ѳедота. Не пускаясь въ дальнѣйшія разсужденія, я поднялся въ гору и сталъ стучать въ его окно. Наконецъ, я услыхалъ что дверь отперли, и я впотьмахъ вошелъ избу.
— Ѳедотъ! крикнулъ я перевощику.
— Ахъ, батюшка Аѳан. Аѳан.! Это вы? вскрикнулъ Ѳедотъ, узнавши меня по голосу.
— Можно тройкой переѣхать на Новосельскую сторону?
— Можно.
— Ну такъ собирайся и проводи насъ до самыхъ Новоселокъ.
— Сейчасъ, батюшка!
И точно, минутъ черезъ пять, не зажигая огня, Ѳедотъ собрался въ дорогу и пошелъ со мною къ кибиткѣ.
— Боюсь! продолжалъ вопить ямщикъ. — Тройку потопишь.
— Отвѣчаю тебѣ за тройку, сказалъ я.
