конечно, дѣлалъ шагъ въ аршинъ. Черезъ нѣсколько круговъ Тургеневъ сталъ видимо отдаляться отъ меня, какъ я замѣтилъ, къ общему удовольствію зрителей. Гдѣ источникъ этого удовольствія? Подъ конецъ состязанія я на десятомъ кругу отсталъ на полкруга, что въ цѣлой верстѣ представляло бы отъ 20 до 25-и саженъ. Явно, что Тургеневъ дѣлалъ шаги болѣе, чѣмъ въ аршинъ. Но не одними подобными затѣями наполняли мы съ нимъ въ Новоселкахъ день. Окончивъ вчернѣ переводъ Антонія и Клеопатры, я просилъ Тургенева прослушать мой переводъ, съ англійскимъ текстомъ въ рукахъ. Дамы ушли съ работами въ кабинетъ Борисова и заперли за собою дверь въ гостиную, чтобы не мѣшать своимъ разговоромъ нашему чтенію Ив. Серг. сидѣлъ на диванѣ къ концу овальнаго стола, а я на креслѣ усѣлся спиною къ свѣту. На этотъ разъ мы прочитывали пятый актъ и дошли до того мѣста, гдѣ Клеопатра, припустивъ къ груди аспида, называетъ его младенцемъ, засасывающимъ на смерть кормилицу.
На это Харміонь, кончая стихъ, два раза восклицаетъ: „О, break! О, break!“ — которое Кетчеръ справедливо, согласно смыслу, переводитъ:
«О разорвись, разорвись, сердце!»
Принявъ во вниманіе неизмѣнный мой обычай сохранять въ переводахъ число строкъ оригинала, легко понять затрудненіе, возникающее на этомъ выдающемся мѣстѣ. Помнится, у меня стояло: „о разорвись!“ Тургеневъ справедливо замѣтилъ, что по русски это невозможно. Загнанный въ неисходный уголъ, я вполголоса рискнулъ: „о лопни!“ Заливаясь со смѣху, Тургеневъ указалъ мнѣ, что я и этимъ не помогаю дѣлу, такъ какъ не связываю глагола ни съ какимъ существительнымъ. Тогда, какъ заяцъ, съ крикомъ прыгающій надъ головами налетѣвшихъ борзыхъ, я рискнулъ воскликнуть: „я лопну!“ Съ этимъ словомъ Тургеневъ, разразившись смѣхомъ, сопровождаемымъ крикомъ, прямо съ дивана бросился на полъ, принимая позу начинающаго ползать ребенка. Дамы, слыша отчаянный крикъ Тургенева, отворили дверь, и уже не знаю, что подумали въ первую минуту.
