маю, однакожь, что это былъ человѣкъ болѣе труда, нежели творчества. Въ послѣдніе же годы онъ до такой степени вдался въ книги, что живопись оставалась почти въ сторонѣ, и отъ этого техника его начала сильно ослабѣвать и, пожалуй, даже ужь и ослабѣла. Я не столько художника оплакиваю въ немъ, но человѣка, въ душѣ котораго были высочайшіе идеалы. Объ его другихъ сторонахъ вамъ, вѣроятно, Тургеневъ разсказывалъ, равно какъ и объ его пунктѣ помѣшательства. Я думаю, что этотъ пуктъ произошелъ у него вслѣдствіе чтенія біографій художниковъ 16 и 17 вѣка, между которыми, особенно въ Неаполитанской школѣ, отравленіе было въ большомъ употребленіи ради соперничества“.
Тургеневъ былъ правъ, предсказывая мнѣ изъ Рима прелестное деревенское лѣто. Дѣйствительно, лѣто пролетало въ частыхъ дружескихъ и совершенно безоблачныхъ сближеніяхъ. Съ шахматнымъ игрокомъ и предупредительно любезнымъ Борисовымъ Тургеневъ сблизился дружески и весьма часто день и два оставался ночевать въ Новоселкахъ.
Однажды вечеромъ, сидя на новой террасѣ передъ вновь устроенной Борисовымъ цвѣточною клумбою, обведенною песчаной дорожкой, Тургеневъ сталъ смѣяться надъ моей неспособностью къ ходьбѣ.
— Гдѣ жь ему, несчастному толстяку, говорилъ онъ, съ его мелкой кавалерійской походочкой сойти со мною.
Это я могу сейчасъ же доказать на дѣлѣ. Вотъ если десять разъ обойти по дорожкѣ вокругъ клумбы, то выйдетъ полверсты, и если мы пойдемъ каждый своимъ естественнымъ шагомъ, то я увѣренъ, что кавалерійскій толстякъ значительно отъ меня отстанетъ.
Хотя я и до состязанія готовъ былъ уступить Тургеневу пальму, но ему такъ хотѣлось явиться на глазахъ всѣхъ побѣдителемъ, что мы пустились кружить по дорожкѣ: онъ впереди, а я сзади. До сихъ поръ помню передъ собою рослую фигуру Тургенева, старающагося увеличить свой и безъ того широкій шагъ; я же, вызванный на нѣкотораго рода маршировку въ пѣшемъ фронтѣ, вслѣдствіе долголѣтняго обученія,
