— Да вы дайте мнѣ за всѣ мои имѣнія 70 тысячъ рублей, и я сейчасъ же вылѣзу изъ тарантаса и стану у васъ въ пыли у ногъ валяться.
— Иванъ Серг., вамъ не придется валяться въ пыли потому уже, что, пользуясь вашимъ преувеличеніемъ, чтобы не сказать преуменьшеніемъ, я не соглашусь покупать за ничто ваше состояніе.
— Ахъ, какія фразы! восклицалъ Тургеневъ. — Я никого не прошу себѣ въ опекуны.
— Кромѣ того, продолжалъ я, вы знаете, что у меня такихъ и денегъ нѣтъ.
— Просите у Боткиныхъ, они вамъ не откажутъ.
Подобный разговоръ не разъ между нами возобновлялся, и притоми съ тѣмъ же знаніемъ дѣла и опредѣленностью.
Душевно радуюсь, что сохранившіяся въ значительномъ количествѣ письма Боткина, Тургенева и Толстаго помогутъ мнѣ воспроизвести нравственные очерки этихъ писателей съ гораздо большею точностью оттѣнковъ, чѣмъ воспроизведеніе былыхъ нашихъ разговоровъ, причемъ могутъ вкрасться оттѣнки, и не вполнѣ вѣрные дѣйствительности.
Говоря о Спасскомъ, я принужденъ говорить и обо всѣхъ его тогдашнихъ обитателяхъ, во главѣ которыхъ стоитъ глубоко мною уважаемый старикъ, дядя Ивана Сергѣевича — H. Н. Тургеневъ.
Еще съ перваго знакомства, даже шуточныя выходки Л. Н. Толстаго постоянно поражали меня своею оригинальностью. Такъ когда-то общія впечатлѣнія, производимыя отдѣльнымъ писателемъ нашего тогдашняго круга, онъ приравнивалъ къ впечатлѣніямъ, производимымъ извѣстными цвѣтами. Въ настоящее время не могу припомнить цвѣтъ каждаго изъ насъ, но про меня, кажется, онъ говорилъ, что я свѣтлоголубой. Такъ однажды, когда мы встали изъ-за стола въ Новоселкахъ, и я сталъ разсыпаться въ похвалахъ только что уѣхавшему домой Ник. Ник. Тургеневу, А. Н. Толстой тоже воскликнулъ: „онъ прелесть!“ и схвативши у кого-то зубочистку-перо въ бисерномъ чехольчикѣ, прибавилъ:
— Въ своемъ пышномъ бѣломъ галстукѣ и шелковой муаровой жилеткѣ песочнаго цвѣта онъ вотъ что!
