Не менѣе поражала меня совершенная неспособность Тургенева понимать самыя простыя практическія вещи, между тѣмъ какъ онъ видимо принадлежалъ къ числу людей, добивавшихся практическихъ измѣненій и устройствъ.
Однажды проснувшись оба въ ночной темнотѣ, мы какъто разболтались, и, вѣроятно, вслѣдствіе вопроса: „который часъ?“ — Тургеневъ вдругъ сталъ экзаменовать меня насчетъ причины, заставляющей двигаться часовые механизмы. На отвѣтъ мой, что въ часахъ съ гирями движущей силой является тяготѣніе, а въ карманныхъ — стремленіе насильно закрученной пружины развернуться до прежняго нестѣсненнаго положенія, — Тургеневъ съ хохотомъ воскликнулъ:
— Ахъ какой онъ вздоръ говоритъ! Раскройте, батюшка, любые часы, и вы увидите прыгающій маятникъ, движимый волоскомъ. Этотъ-то волосокъ посредствомъ маятника и заставляетъ двигаться часы.
Напрасно старался я доказывать Тургеневу, что его волосокъ выходитъ причиною самого себя. На это онъ возражалъ, что такою же причиною самого себя является и моя пружина; и я только тогда успѣлъ заставить его замолчать, когда обратилъ вниманіе на то, что незаведенные ключемъ часы продолжаютъ упорно стоять, не взирая ни на какое раскачиваніе маятника.
Наконецъ, окончивъ полеваніе, мы безъ всякихъ задержекъ направились въ Спасское, даже принанимая лошадей тамъ, гдѣ это было возможно.
Конечно, сравнивая свои тогдашнія средства со средствами Тургенева, владѣвшаго въ то время еще всѣми своими имѣніями, я долженъ былъ считать его богачемъ. Но когда объ этомъ заходила между нами рѣчь, Тургеневъ обыкновенно говорилъ, что онъ о матеріальныхъ средствахъ и не думаетъ, увѣренный, что у него ихъ на всю жизнь хватить, хотя въ то время онъ, очевидно, не имѣлъ въ виду огромныхъ суммъ, полученныхъ имъ впослѣдствіи за сочиненія.
По этимъ словамъ слѣдовало заключить, что и онъ смотритъ на себя какъ на богатаго человѣка, а между тѣмъ дорогой изъ полѣсья онъ по поводу этой темы внезапно самымъ внушительнымъ образомъ пропищалъ:
