Если кто либо усомнится въ томъ, какъ трусившій холеры Тургеневъ упивался такою водою, то я могу разсказать о привалѣ въ этомъ смыслѣ гораздо болѣе изумительномъ.
Послѣ знойнаго утра, въ теченіи котораго неудачная охота заставляла еще сильнѣе чувствовать истому, небо вдругъ заволокло, листья, какъ кипящій котелъ, зашумѣли подъ порывистымъ вѣтромъ, и косыми нитями полился ледяной, чисто осенній дождикъ. Случайно мы были съ Тургеневымъ недалеко другъ отъ друга и потому сошлись и сѣли подъ навѣсомъ молодой березы. При утомительной ходьбѣ по мхамъ и валежнику, мы, конечно, старались одѣваться какъ можно легче, и понятно, что наши парусинные сюртучки черезъ минуту прилипли къ тѣлу. Но дѣлать было нечего. Мы достали изъ ягташей хлѣба, соли, жареныхъ цыплятъ и свѣжихъ огурцевъ и, предварительно пропустивъ по серебряному стаканчику хереса, принялись закусывать подъ проливнымъ дождемъ. Снявши съ себя фуражку, я съ величайшимъ трудомъ ухитрился закурить папироску, охраняя ее въ пригоршнѣ отъ дождя. Некурящій Тургеневъ былъ лишенъ и этой отрады. Мокрые на мокрой землѣ сидѣли мы подъ проливнымъ дождемъ.
— Боже мой! воскликнулъ Тургеневъ. — Что бы сказали наши дамы, видя насъ въ такомъ положеніи!
Черезъ часъ дождикъ пересталъ, и мы, потянувши къ нашимъ лошадямъ, въ скорости обсохли.
Нельзя не вспомнить съ удовольствіемъ о нашихъ обѣдахъ и отдыхахъ послѣ утомительной ходьбы. Съ какимъ удовольствіемъ садились мы за столъ и лакомились наваристымъ супомъ изъ курицы, столь любимымъ Тургеневымъ, предпочитавшимъ ему только супъ изъ потроховъ. Молодыхъ тетеревовъ съ бѣлымъ еще мясомъ справедливо можно назвать лакомствомъ; a затѣмъ Тургеневъ не могъ безъ смѣха смотрѣть, какъ усердно я поглощалъ полныя тарелки спѣлой и крупной земляники. Онъ говорилъ, что ротъ мой раскрывается при этомъ „галчатообразно“.
Послѣ обѣда мы обыкновенно завѣшивали окна до совершенной темноты, безъ чего мухи не дали бы намъ успокоиться. Непривычные спать днемъ, мы обыкновенно преда-
