дождемъ. — Чего только не дѣлаетъ наше русское гостепріимство? Ну мыслимо ли, чтобы въ нормальномъ состояніи я, съ моимъ вѣчнымъ страхомъ передъ холерой, пилъ въ 11 час. утра шампанское? И все это Тургеневъ восклицалъ такимъ тономъ, какъ будто все это гибельное для его желудка русское гостепріимство не только находило себѣ усердную защиту въ моемъ старообрядствѣ, но даже какъ бы исходило изъ меня.
Хотѣлъ было уже я для сравненія съ нашими обильными яствами сопоставить скудное убожество нѣмецкой, французской и итальянской кухни съ ея прозрачными листиками ветчины; но въ это время тарантасъ нашъ сталъ такъ круто спускаться въ долинку, за которою начинался красный лѣсъ, что было не до споровъ, а нужно было упираться ногами, чтобы не скатиться съ своего мѣста. Упираться приходилось въ довольно обширный сундучекъ въ кожаномъ чехлѣ. Безъ этого сундучка, содержавшаго домашнюю аптеку, Тургеневъ никуда не выѣзжалъ, видя въ немъ талисманъ отъ холеры. Толкаемый на корявомъ спускѣ Тургеневымъ и толкая его въ свою очередь, вдругъ слышу пронзительный его фальцетъ.
— Боже мой! что же тутъ такое?
Тогда только, откинувъ совершенно фартукъ и взглянувъ себѣ подъ ноги, я увидалъ слѣдующее зрѣлище: услужливый и сообразительный слуга, получившій на чаекъ, завязалъ все блюдо съ котлетами въ салфетку и поставилъ на аптечку. При утраченномъ тарантасомъ равновѣсіи, вся обильная подливка сквозь салфетку облила драгоцѣнный ящикъ.
— Стой! Стой! Стой! кричалъ Тургеневъ кучеру, спустившемуся уже въ долинку. Развязавши узлы пропитанной жиромъ салфетки, я увидалъ на блюдѣ сбившіяся въ кучку котлеты. Хотя отъ смѣха я едва владѣлъ руками, тѣмъ не менѣе воспользовался кусочкомъ газетъ, которыми Тургеневъ сталъ усердно вытирать драгоцѣнную аптеку, и прикрывши этой бумажкой свое лѣвое колѣно, прижалъ на немъ пальцами котлеты и держалъ ихъ на вѣсу до тѣхъ поръ, пока Тургеневъ, вылѣзши изъ тарантаса, не сталъ согнувшись таскать сначала блюдо, a затѣмъ салфетку по обильной росѣ, про-
