A затѣмъ онъ же:
„Ау! Дяденька! Ауу! Вопервыхъ, сами не отзоветесь ничѣмъ, когда весна, и знаете, что всѣ о васъ думаютъ, и что я, какъ Прометей, прицѣпленъ къ скалѣ и всетаки алкаю васъ видѣть и слышать. Или бы пріѣхали, или хоть позвали бы къ себѣ хорошенько. А вовторыхъ, зажилили брата, и очень хорошаго брата, по прозвищу Фирдуси. Главная тутъ преступница, я думаю, Марья Петровна, которой очень кланяюсь и прошу возвратить собственнаго нашего брата. Безъ шутокъ, онъ велѣлъ сказать, что на той недѣлѣ будетъ; Дружининъ тоже будетъ, пріѣзжайте и вы, голубчикъ дяденька. Право, а потомъ ужь и въ Козюлькино (Новоселки). Ив. П. и Над. Аѳ. душевный поклонъ и до свиданья.
16 мая.
1 іюля 1858 г. Боткинъ писалъ уже изъ Лондона. Англія, по словамъ его, превзошла всѣ его ожиданія, не только извѣстнаго рода совершенствомъ своего историческаго склада, но и множествомъ темныхъ сторонъ, вызванныхъ этимъ складомъ, которыхъ между прочимъ тамъ никто не скрываетъ. Переходя отъ области политической къ театру, онъ пишетъ:
„Ужь какъ обставленъ „Венеціанекій купецъ“! Полное возрожденіе Венеціи старой, роскошной, блестящей. Господи! что за поэзія льется изъ этой пьесы! Я видѣлъ ее два раза и пойду еще и не насыщусь. Эта угрюмая драма, переплетенная съ самой ясной нѣжнѣйшей поэзіей сердца, — подъ конецъ сливается въ какіе то задушевные аккорды, составленные изъ цвѣтовъ и звуковъ, благоуханій и мелодій. Въ послѣдній разъ я вышелъ изъ театра охваченный какою то безымянною силой и съ тѣмъ неизъяснимымъ блаженнымъ ощущеніемъ въ душѣ, какое даетъ только одна поэзія. Я не въ состояніи былъ идти домой и долго бродилъ по тихому, пустому Лондону. Какъ я благословлялъ и эту кроткую, миловидную луну, и это звѣздное, темносинее небо, и эту святую тишину ночи. И такъ душа была полна необъятнымъ и блаженнымъ, что я даже не вспомнилъ о томъ, кому обязанъ я былъ такимъ счастіемъ. Въ Вестминстерѣ стоитъ его мону-
