торчали оленьи и лосьи рога, съ развѣшанными на нихъ восточными, черкесскими ружьями. Оружіе это не только кидалось въ глаза гостей, но и напоминало о себѣ сидящимъ на диванѣ и забывшимъ о ихъ существованіи нежданными ударами по затылку. Въ переднемъ углу находился громадный образъ Спасителя въ серебряной ризѣ.
Изъ слѣдующей комнаты вышелъ къ намъ милый хозяинъ съ своею добродушно-привѣтливою улыбкой.
— Какой день-то чудесный, сказалъ онъ. — Я только что пришелъ изъ сада и заслушивался щебетанія птичекъ. Точно шумный разноплеменный карнавалъ, — и не понимаютъ другъ друга, a всѣмъ весело. Каждому свое. Вотъ Левочка юфанствуетъ, а я съ удовольствіемъ читаю Рабле.
Ясно было, что Ник. Ник., то проживавшій въ Москвѣ, то у двухъ братьевъ и любимой сестры, то у насъ, или на охотѣ, смотрѣлъ на Никольскій флигель не какъ на постоянное, осѣдлое жилище, требующее извѣстной поддержки, а какъ на временную походную квартиру, въ которой пользуются чѣмъ можно, не жертвуя ничѣмъ на благоустройство. О такомъ временномъ оживленіи уединеннаго Никольскаго флигеля свидѣтельствовали даже мухи.
— Пока никто не входилъ въ большую комнату, ихъ тамъ почти не было замѣтно; но при людскомъ движеніи, громаднѣйшій рой мухъ, молчаливо сидящихъ на стѣнахъ и оленьихъ рогахъ, мало по малу взлеталъ и наполнялъ комнату въ невѣроятномъ количествѣ. Про это Левъ Николаевичъ со свойственной ему зоркостью и образностью говорилъ: „когда брата нѣтъ дома, во флигель не приносятъ ничего съѣстнаго, и мухи, покорныя судьбѣ, безмолвно усаживаются по стѣнамъ, но едва онъ вернется, какъ самыя энергическія начинаютъ понемногу заговаривать съ сосѣдками: „вонъ онъ, вонъ онъ пришелъ; сейчасъ подойдетъ къ шкафу и будетъ водку пить; сейчасъ принесутъ хлѣбца и закуски. Ну да, хорошо, хорошо; подымайтесь дружжж—нѣе“. И комната наполняется мухами. „Вѣдь этакія мерзкія, говоритъ братъ, — не успѣлъ налить рюмки, а вотъ уже двѣ ввалились“.
Ироническій тонъ, постоянно сквозившій въ словахъ Николая Николаевича, невольно вызывалъ и во мнѣ шуточное
