же году, если не ошибаюсь, установились у Каткова и Леонтьева, проживавшихъ на Арбатѣ у Николы Явленнаго, вечера и ужины для людей, симпатизировавшихъ ихъ направленію. Въ числѣ послѣднихъ былъ и я. Чтобы доставить желающимъ возможность застать насъ навѣрное дома, мы назначили четверги по вечерамъ.
Боткинъ писалъ изъ Рима отъ 8 января 1858 г.
„Съ какою сердечною грустью буду я выѣзжать изъ Рима!
„Да скажи пожалуйста, я слышалъ, что Дружининъ написалъ обо мнѣ статью въ Библіотекѣ и произвелъ меня въ великіе писатели? За что это онъ такъ срамитъ меня? Разъясни мнѣ это и, если можно, вырви эти листы обо мнѣ изъ Библіотеки и пришли мнѣ. Слухъ объ этомъ меня глубоко обидѣлъ, хотя, Дружининъ, конечно, не имѣлъ этого въ виду. Къ Григорьеву писалъ во Флоренцію, и очень хочется свидѣться съ нимъ. Что дорогой и милый сердцу Толстой? Надѣюсь, что онъ получилъ мое письмо. Что наша литература и въ особенности Атеней?“
Отъ 6 февраля того же года онъ писалъ изъ Рима между прочимъ:
„Духъ захватываетъ, когда думаешь о томъ, какое великое дѣло дѣлается теперь въ Россіи. Съ тѣхъ поръ какъ я прочелъ въ Nord рескриптъ и распоряженіе о комитетахъ, — въ занятіяхъ моихъ произошелъ рѣшительный переломъ, — уже ни о чемъ другомъ не думается и не читается, и постоянно переносишься мыслію въ Россію. Да, и даже вѣчная красота Рима не устояла въ душѣ, когда заговорило въ ней чувство своей родины. Да неужели вы съ Толстымъ не шутя затѣваете журналъ? Я не совѣтую, — вопервыхъ, въ настоящее время русской публикѣ не до изящной литературы, а вовторыхъ, журналъ есть великая обуза — и ни онъ, ни ты не въ состояніи тащить ея. Я думаю впрочемъ, что вы уже оставили эту мысль. Пусть окончитъ Толстой свой романъ: онъ подѣйствуетъ на вкусъ публики лучше десятка всяческихъ журналовъ.
„Повѣрьте, высшая красота и поэзія всегда достояніе только
