въ деревнѣ въ нынѣшнемъ году... Я мечтаю о немъ даже здѣсь, среди величавыхъ развалинъ въ длинныхъ мраморныхъ залахъ Ватикана. Недаромъ же судьба поселила насъ всѣхъ, Васъ, Толстаго, меня, въ такомъ недальнемъ разстояніи другъ отъ друга!
„Если боги намъ не позавидуютъ, мы проведемъ прелестное лѣто. У насъ здѣсь стоитъ погода (мы въ этомъ отношеніи были очень счастливы) — очень похожая на ту погоду, какая бываетъ въ Россіи въ концѣ апрѣля, и это еще болѣе разжигаетъ и волнуетъ меня. Я знаю, что въ Россіи ждутъ насъ не одни веселыя ощущенія: придется много хлопотать и трудиться; но всетаки авось мы огласимъ тѣ поля невольной пѣсней — невольной и послѣдней можетъ быть.
„Переводъ Вашъ изъ Беранже очень милъ. Бороться съ нимъ довольно трудно; благословляю Васъ на борьбу гораздо труднѣйшую, а именно съ Шекспиромъ. — Въ какой нибудь хорошій лѣтній вечеръ Вы прочтете намъ на моемъ балконѣ „Антонія и Клеопатру“.
„Я радъ, что Вамъ мое „Полѣсье“ понравилось, хоть я писалъ его урывками, черезъ силу und mit schwerem Herzen. Я послалъ Современнику повѣсть, которую Вы можетъ быть прочтете до полученія этого письма; напишите свое мнѣніе о ней, но постарайтесь взглянуть на меня посуровѣе.
„Здоровье мое нѣсколько лучше съ нѣкоторыхъ поръ, но все еще неудовлетворительно и омрачаетъ много свѣтлыхъ мгновеній. Я еще потому съ радостью думаю о Россіи, что мнѣ кажется, что я тамъ буду здоровъ. Но полно объ этомъ невеселомъ предметѣ.
„Я остаюсь въ Римѣ еще недѣль шесть, можетъ быть даже два мѣсяца. — Боткинъ неоцѣненный товарищъ, и мы съ нимъ изучаемъ этотъ безконечный и неисчерпаемый Римъ, который, кажется, не дался Вамъ, потому что Вы его брать не захотѣли. Здѣсь есть высочайшія вещи, которыя открываешь совершенно какъ мореплаватель открываетъ неизвѣстные острова.
„Мы написали Григорьеву во Флоренцію, но отвѣта еще не получали.
„До свиданія въ нашихъ березовыхъ рощахъ! Поклонитесь
