танъ парохода старался оказывать всевозможное вниманіе и любезность. Конечно, хорошее расположеніе духа скрашивало трехдневный переѣздъ, но и самая обстановка способствовала такому расположенію. Слегка колыхавшееся при выходѣ изъ Кронштадта море, слѣдующіе затѣмъ дни совершенно уподоблялось ясному зеркалу, и разверзавшаяся подъ носомъ корабля влага имѣла видъ не воды, а масла, съ усиліемъ разсѣкаемаго. Забавные разсказы, завѣдомо нелѣпые каламбуры и остроты сыпались со всѣхъ сторонъ. Но вотъ, говорятъ, показался берегъ Травемюнде, и капитанъ Крюгеръ, принесши большую книгу, заявилъ, что его пассажиры никогда не отказывались оставить въ этой книгѣ свои автографы на память.
— Вы непремѣнно должны ему оставить на память стихи, заговорили пассажиры, обращаясь ко мнѣ.
Хотя я и врагъ всяческихъ стиховъ на заданную тему, тѣмъ не менѣе пришлось исполнить всеобщее желаніе, и я написалъ въ книгу:
«Весь переѣздъ забавою
Казался; третьимъ днемъ
И моремъ мы, и Травою
До Любека дойдемъ.
И какъ бы вѣтру флюгеромъ
Ни вздумалось играть,
Мы съ капитаномъ Крюгеромъ
Не будемъ трепетать».
Не успѣли мы добраться до Любека, какъ уже въ тотъ же день разлетѣлись во всѣ стороны, какъ птицы, выпущенныя изъ клѣтки; и я, заѣхавъ на минутку въ Висбаденъ, чтобы свезти брату Василію съ женою и сестрѣ Любинькѣ деньги, покинулъ ихъ съ первымъ отходящимъ поѣздомъ и черезъ Страсбургъ полетѣлъ въ Парижъ. Въ Луврскій отель попалъ я поздно вечеромъ и, конечно, бросился къ ящику, въ которомъ письма были расположены по заглавнымъ буквамъ. Я не вѣрилъ глазамъ своимъ: по моему адресу не нашлось ни строчки. Что бы это могло значить, я никакъ не могъ догадаться. Послѣ ряда самыхъ задушевныхъ и дружескихъ писемъ, на основаніи которыхъ предпринято переустройство
