звонку родительскаго крыльца. Надо было видѣть, съ какою ловкостью и заботой Дмитрій Петровичъ укутывалъ дѣвушку въ большой пледъ отъ ночнаго холода.
Бѣдный мой Борисовъ, остававшійся въ одиночествѣ, поневолѣ иногда спрашивалъ меня, гдѣ я пропадаю, и, слыша фамилію одного и того же дома, очевидно нападалъ на мысли, не приходившія мнѣ самому въ голову. Однажды увидавъ на мнѣ небольшіе дамскіе часы, онъ спросилъ:
— Откуда у тебя эти часы?
Пришлось разсказывать, какъ, опоздавъ нѣсколькими минутами къ обѣду Боткиныхъ, я вынужденъ былъ извиниться неимѣніемъ часовъ, отданныхъ въ починку.
— У меня двое часовъ, сказала Марья Петровна, и я безъ малѣйшаго затрудненія могу васъ снабдить одними, пока ваши не вернутся отъ часовщика.
Я сталъ отнѣкиваться, но скоро сообразивъ, что такое одолженіе ни къ чему не обязываетъ, съ благодарностью его принялъ.
Чѣмъ болѣе по временамъ я встрѣчалъ стороннихъ гостей въ домѣ Боткиньіхъ, тѣмъ уединеннѣе, т. е. свободнѣе оказывались поневолѣ наши бесѣды съ дѣвицей Боткиной. Не смотря на то, что во внѣшнемъ нашемъ положеніи не было ни малѣйшаго сходства, наше внутреннее заключало въ себѣ много невольно сближающаго. Покойный П. К. Боткинъ по принципу выдавалъ своимъ дочерямъ самое незначительное приданое. Тѣмъ не менѣе двѣ старшихъ дочери отъ перваго брака, а равно и двѣ отъ втораго были уже замужемъ, и только предпослѣдняя Марья оставалась въ домѣ. Какъ бы чувствуя ея одиночество, строгій отецъ завѣщалъ ей одной, не въ примѣръ другимъ, нѣсколько большее обезпеченіе.
Исключительное и сиротливое положеніе дѣвушки, вполнѣ соотвѣтствовало моему собственному. И мои сестры и братья, за исключеніемъ бѣдной Нади, были пристроены и стояли на твердой почвѣ, тогда какъ подъ моими ногами почва все еще сильно колебалась, и въ самое послѣднее время жизненный челнокъ мой, нашедшій было скромный пріютъ у родимаго Новосельскаго берега, снова былъ отъ него отторгнутъ болѣзнью сестры.
