вается Новосельская усадьба. Вотъ проѣхали уже и лѣсъ, и до усадьбы остается не болѣе 80-ти саженей, а лошади снова остановились въ ухабѣ.
— Не дойти ли намъ до дому пѣшкомъ? сказалъ я.
— Конечно, всего лучше, отвѣтила Надя.
Я подалъ ей руку, и мы направились къ крыльцу дома.
— Желаю тебѣ счастливаго прибытія въ Новоселки, сказала Надя. И черезъ пять минутъ мы уже всходили на крыльцо.
Можно себѣ представить изумленіе и восклицанія сестры и зятя, совершенно неожидавшихъ нашего пріѣзда. Когда все мало по малу успокоилось, сестры переговорили между собою о новомъ планѣ нашего водворенія. Справедливость требуетъ сказать, что сестрѣ Любинькѣ планы эти крайне не нравились, такъ какъ ей предстояло отправляться въ свое Ивановское. Я, конечно, во всѣ эти переговоры не вмѣшивался, зная безъ того, что Надя не изъ числа способныхъ поддаться первымъ чужимъ убѣжденіямъ.
Къ неожиданностямъ, встрѣтившимъ насъ въ Новоселкахъ, присоединилось на другой день и внезапное появленіе И. П. Борисова, котораго мы считали продолжающимъ службу въ Куринскомъ полку на Кавказѣ. Онъ очень исхудалъ и жаловался на привезенную имъ изъ Малой Азіи лихорадку. Какъ человѣкъ, съ малолѣтства свой въ нашемъ домѣ, онъ былъ чрезвычайно естественъ, не смотря на нѣкоторую затаенную грусть. Къ вечеру онъ уѣхалъ домой, говоря, что такъ какъ онъ на тройкѣ, то надо пользоваться вечернимъ холодкомъ, потому что вдругъ стало очень таять, и днемъ тройкою ѣхать затруднительно.
На слѣдующій день, когда мы собрались въ столовой къ утреннему самовару, Надя явилась съ виду совершенно здоровая и веселая.
— Отчего бы, сказала она мнѣ, — тебѣ не навѣстить сего дня бѣднаго Ивана Петровича, который такъ тебя любитъ, что больной, не взирая на дурную дорогу, сейчасъ же явился.
Не берусь рѣшить, было ли въ этихъ словахъ только участіе къ больному Борисову, или въ то же время желаніе удалить меня во время переговоровъ съ зятемъ.
