знакомой мнѣ сумасшедшей, я рѣшился не спать всю ночь. Луна ярко озаряла карету, и я раза уже съ два ловилъ себя въ минуту засыпанія. Вдругъ чувствую что-то мягкое и теплое на кисти лѣвой руки; открываю глаза и вижу, что молодая женщина, припавши губами къ моей рукѣ, восторженно ее цѣлуетъ. Тихо высвободивши руку, я сказалъ своей сосѣдкѣ: „Dormire“, — и она успокоилась. Передъ разсвѣтомъ успокоился и я, такъ какъ кондукторъ вывелъ довольно красивую спутницу изъ кареты.
Мы приближались къ Неаполю, и прямо противъ меня, т. е. по правую сторону отъ дилижанса, засинѣла морская даль. Поднялась и сестра на своей банкеткѣ, и словно кто-нибудь сталъ приглашать меня любоваться всемірной красотой Неаполитанскаго залива. Я какъ бы ничего не замѣчая, перешелъ на пустое мѣсто около сестры и такимъ образомъ очутился спиною къ морю.
По мѣрѣ приближенія къ столицѣ, все чаще попадались высокія оливы, подымавшія къ небу свои зимніе, безлиственные сучья.
— Должно быть скоро пріѣдемъ, замѣтилъ я сестрѣ; — какія попадаются прекрасныя вилы.
Но вотъ по гололедицѣ мы вкатили въ Неаполь и тотъчасъ же были окружены нищими всевозможныхъ видовъ.
Остановившись на сутки въ Hôtel de France, мы, наученные опытомъ, наняли понедѣльно прекрасное помѣщеніе на Кіайѣ, съ видомъ на бульваръ и на заливъ. Насъ отлично кормили изъ ближайшаго французскаго ресторана. Конечно, мы ревностно принялись за осмотръ всѣхъ достопримѣчательностей Неаполя и его окрестностей. Полагаю, что по части древней домашней утвари Неаполитанскій музей не имѣетъ себѣ равнаго. Осмотрѣли мы и Помпею и обѣдали въ ея ресторанѣ, содержимомъ бывшею русскою горничною, вышедшею замужъ за итальянскаго повара, и пили знаменитое Lacrima Cristi, которое въ сущности несравненно хуже нашего шипучаго Донскаго.
Словомъ сказать, жизнь наша въ Неаполѣ шла не безъ интереса; и даже, когда по захожденіи солнца холодный вѣтеръ начиналъ проникать съ залива въ окна, мы ютились у
