чествѣ, тоскливо посматривая на березку, со дна двора подымавшую свою макушку вровень съ моимъ окномъ.
Можно себѣ представить мой восторгъ, когда единственный слуга нашей гостинницы, Люи, исполнявший и должность привратника, подалъ мнѣ записку, въ которой я прочелъ порусски:
„Мы сейчасъ только остановились по сосѣдству отъ тебя, — rue Taitbout, hôtel Taitbout. Заходи ждемъ тебя обѣдать“. Твоя Надя.
Съ этого момента жизнь моя просіяла подъ нѣжными лучами сердечной привязанности Нади. Она сумѣла до извѣстной степени сообщить мнѣ свое живое сочувствіе къ произведеніямъ искусствъ, которымъ исполнена была сама. Обладая прекрасною историческою памятью, она сумѣла заинтересовать и меня своими любимыми до-Рафаэлевскими живописцами и съ дѣтскимъ простодушіемъ смѣялась надъ моими coq а́ l’âne’ами. Зная мою слабость къ обжорству и шампанскому, она ежедневно кормила меня великолѣпными обѣдами и заставляла выпивать бутылку шампанскаго. Нельзя не помянуть добромъ хозяйку ея гостинницы, которая видимо желала угодить своимъ постояльцамъ. Ея супы напоминали наши русскіе, а ея сочныя пулярки казались подернутыми легкимъ налетомъ карамели; мороженое всегда приходило въ машинкѣ отъ сосѣдняго Тортони.
Весело и безпечно протекали мои дни, и такъ какъ дамы ничего не говорили о своемъ романѣ, то я и самъ боялся заводить объ немъ рѣчь.
Читая на афишѣ, что заступившая мѣсто Рашели — Ристори будетъ играть Медею въ трагедіи Легуве, я взялъ для своихъ дамъ ложу.
Занавѣсъ поднялся, и я съ ужасомъ услыхалъ итальянскія legato и piccicato, изъ которыхъ не понималъ ни слова. Въ мысляхъ у меня промелькнуло что-то вродѣ „Le mariage forcé“ Мольера, гдѣ во французской піесѣ распѣваются испанскіе стихи. „Ну, подумалъ я, дѣлать нечего! Надо прослушать этотъ итальянскій прологъ“, показавшійся мнѣ безконечнымъ. Но когда съ поднятіемъ занавѣса снова раздались „piccicato“, я убѣдился, что слушаю трагедію на итальянскомъ языкѣ,
