многочисленное, собралось въ угольной залѣ, въ противоположномъ отъ гостиной концѣ дома. Желая сколько-нибудь оправдать въ глазахъ хозяина свой пріѣздъ, я громко спросилъ: „Тургеневъ! неужели вы ни словомъ не предупредили хозяйку о моемъ пріѣздѣ?“ На это мадамъ Віардо шутя воскликнула: „о, онъ дикарь!“ („Се sont de ses tours de sauvage“). На что Тургеневъ сталъ трепать меня по плечу, приговаривая: „онъ добрый малый!“ Разговоръ переходилъ отъ ежедневныхъ событій собственно семейнаго круга къ вопросамъ общимъ: политическимъ и литературнымъ. Зашла рѣчь о послѣднихъ стихотвореніяхъ Гюго, и хозяинъ, въ подтвержденіе своихъ словъ касательно силы, которую поэтъ проявилъ въ нѣкоторыхъ новыхъ пьесахъ, прочелъ на память нѣсколько стиховъ. Изъ-за стола всѣ отправились въ гостиную. Пріѣхалъ домашній докторъ, составился вистъ, хозяйка сѣла за рояль, и долго чудные звуки Моцарта и Бетховена раздавались въ комнатѣ.
Такъ прошелъ день. На другой почти то же самое; слѣдуетъ только прибавить утреннія партіи на билліардѣ, а къ вечеру, кромѣ музыки и виста, серебряные голоски дѣвицъ, прочитывающихъ вслухъ роли изъ Мольера, приготовляемаго къ домашнему театру. Съ особенною улыбкою удовольствія Тургеневъ вслушивался въ чтеніе пятнадцатилѣтней дѣвушки, съ которою онъ тотчасъ же познакомилъ меня, какъ съ своей дочерью Полиною. Дѣйствительно, она весьма мило читала стихи Мольера; но за то, будучи молодымъ Иваномъ Сергѣевичемъ въ юбкѣ, не могла предъявлять ни малѣйшей претензіи на миловидность.
— Полина! спросилъ Тургеневъ дѣвушку, — неужели ты ни слова русскаго не помнишь? Ну какъ по-русски „вода?“
— Не помню.
— A хлѣбъ?
— Не знаю.
— Это удивительно! восклицалъ Тургеневъ.
Во взаимныхъ отношеніяхъ совершенно сѣдаго Віардо и сильно посѣдѣвшаго Тургенева, не смотря на ихъ дружбу, ясно выражалась привѣтливость полноправнаго хозяина съ одной стороны и благовоспитанная угодливость гостя съ дру-
