Ужь въ Германіи такъ: „Vir haben keinen Nachtdienst“, — да и только, и ступай домой. Что жь теперь дѣлать? Чего добраго, — я во Франценсбадъ, а Надя въ Карлсбадъ. Подожду до утра: авось получу отвѣтъ.
На другой день — половина восьмаго, нѣтъ отвѣта, а въ восемь дилижансъ отходитъ. Ъду!
Во, Франценсбадъ, т. е. за 50 верстъ, почтовая карета дотащилась въ 4 часа пополудни. Небольшой городокъ напомнилъ бы низменными засѣянными полями, его окружающими, русскій уѣздный городъ, но широко разбѣжавшійся вѣнецъ горъ, синѣющихъ на горизонтѣ, ясно говоритъ, что вы всетаки не въ Россіи, а въ Богеміи. Бѣгу на квартиру Нади.
— „Дома?“ — „Нѣтъ. Въ два часа уѣхали въ Карлсбадъ“.
— Экое горе! Пожалуй, не застанетъ меня въ Карлсбадѣ и проѣдетъ далѣе. Скорѣе на телеграфъ: „жди въ Карлсбадѣ; я сейчасъ прискачу на курьерскихъ“. Въ коляску заложили пару большихъ лошадей, и почтарь, перекинувъ трубу черезъ плечо, тронулся съ мѣста крупною рысью. Нѣмецкій курьеръ не то, что въ Россіи носитъ это имя, и что Гоголь прозвалъ „птицей-тройкой“, — а всетаки въ четыре часа я проѣхалъ тѣ же 50 верстъ, которыя въ дилижансѣ протащился семь.
Въ четверть десятаго я уже былъ въ Карлсбадѣ и засталъ у себя Надю, а на столѣ три утреннія телеграфическія депеши, — отвѣты на вчерашніе вопросы. Отвѣты были переданы на телеграфъ еще съ вечера, но какъ звуки мюнхгаузенскаго рожка, застывшіе на морозѣ, пролежали безгласно цѣлую ночь и безъ вѣдома хозяина оттаяли и зазвучали въ девять часовъ утра, когда я уже пустился въ дорогу. „Ѵіг haben keinen Nachtdienst“.
Оглядываясь на пройденный мною жизненный путь, я воочію убѣждаюсь въ неразрывной цѣпи причинности, коей каждое отдѣльное звено въ данную минуту кажется намъ безразлично случайнымъ, но которымъ тѣмъ не менѣе строго обусловлено все нисходящее до послѣдняго звена. Въ настоящую минуту мнѣ приходится оглядываться на одно изъ та-
