Не удивительно, что при такихъ замашкахъ бѣдный графъ сначала прожилъ свое громадное состояніе, а потомъ такое же, полученное по смерти брата. Хорошо, если у видѣннаго мною семилѣтняго бѣлокураго мальчика, сына графа, остался насущный кусокъ хлѣба.
Еслибы воспоминанія о Кушелевѣ представляли одну картину матеріальнаго раззоренія, то картина эта одними размѣрами отличалась бы отъ множества другихъ. Но въ ней проявлялась особенность, дѣйствовавшая на меня самымъ тяжелымъ образомъ даже на его гастрономическихъ обѣдахъ.
Хотя во время, о которомъ я говорю, вся художественно-литературная сила сосредоточивалась въ дворянскихъ рукахъ, но умственный и матеріальный трудъ издательства давно поступилъ въ руки разночинцевъ, даже и тамъ, гдѣ, какъ, напримѣръ, у Некрасова и Дружинина, журналомъ заправлялъ самъ издатель. Мы уже видѣли, какъ при тяготѣніи нашей интеллигенции къ идеямъ, вызвавшимъ освобожденіе крестьянъ, сама дворянская литература дошла въ своемъ увлеченіи до оппозиціи кореннымъ дворянскимъ интересамъ, противъ чего свѣжій неизломанный инстинктъ Льва Толстаго такъ возмущался. Что же сказать о той средѣ, въ которой возникли „Искра“ и всемогущій „Свистокъ“ „Современника“, передъ которымъ долженъ былъ замолчать самъ Некрасовъ. Понятно, что туда, гдѣ люди этой среды, чувствуя свою силу, появлялись какъ домой, они вносили и свои пріемы общежитія. Я говорю здѣсь не о родословныхъ, а о той благовоспитанности, на которую указываетъ французское выраженіе: „enfant de bonne maison“, рядомъ съ его противоположностью.
Въ тѣ два раза, въ которые я обѣдалъ у Кушелева, я ни разу не заставалъ А. Ѳ. Писемскаго, но знаю, что онъ тамъ нерѣдко обѣдалъ. Съ Писемскимъ я встрѣчался въ нашемъ литературномъ кругу и всего чаще у Тургенева, съ которымъ онъ былъ очень друженъ. Хотя кромѣ Писемскаго въ нашемъ кругу не было недостатка въ людяхъ, которыхъ Тургеневъ обзывалъ толстяками, какъ напримѣръ: Лонгиновъ, Гончаровъ, — но это были элегантные толстяки, не позволявшіе себѣ никакой распущенности, тогда какъ Писемскій, плотно по-
