отрѣзъ отказывался и отъ предложенія вернуться на родину, и отъ всякой перемѣны своего положенія.
Бывая иногда въ гостинницѣ Клея, нынѣ Европейской, я бесѣдовалъ съ Николаемъ, говорившимъ очень хорошо по-русски, и слышалъ, съ какимъ участіемъ и любовью господинъ и слуга отзывались другъ о другѣ. Егоръ Петровичъ не разъ говорилъ, что у бѣднаго его Николая, какъ это нерѣдко бываетъ у негровъ, попавшихъ на сѣверъ, сильнѣйшая чахотка.
— Я бы и денегъ ему далъ, говорилъ Ковалевскій, и отправилъ бы его на югъ, но не могу его уговорить.
На стѣнахъ у Егора Петровича я былъ пораженъ удивительными акварельными портретами китайскихъ красавицъ, напоминавшими мягкостью и чистотой очертаній Перуджино. Ковалевскій говорилъ, что это работа китаянокъ и вообще говорилъ о китаянкахъ, какъ о первыхъ въ мірѣ женщинахъ. На косвенные вопросы мои о его дурномъ расположеніи духа, онъ говорилъ, что лѣтомъ его такъ и позываетъ броситься съ балкона на улицу, а теперь онъ только по ночамъ старается унимать тоску карточною игрою въ Англійскомъ клубѣ. „Да и то, прибавилъ онъ, мало шевелитъ меня. Деньги есть, и выигрывать новыя безцѣльно“.
Книжка моихъ стихотвореній, изданная Тургеневымъ, вышла на другой или на третій день по пріѣздѣ моемъ въ Петербургъ, и я тотчасъ же съ благодарностью уплатилъ ему мой долгъ, не забывая собственно главной цѣли моего пріѣзда: посвященія Его Величеству моего перевода Горація. Недоумѣвая, какимъ путемъ этого достигнуть, я остановился на мысли обратиться къ тогдашнему министру народнаго просвѣщенія Норову.
— Вы изъ нашихъ, любезно сказалъ Норовъ, узнавши, что я бывшій студентъ Московскаго университета. — Я очень радъ, что могу исполнить просьбу вашу и увѣдомить васъ объ ея исполненіи.
Дней черезъ десять чиновникъ при министерствѣ народнаго просвѣщенія Добровольскій, заставши меня у Некрасова, сообщилъ мнѣ о принятіи государемъ моего посвященія и о подаркѣ мнѣ рубиноваго перстня.
