Ужъ ночь землю осѣнила; поплылъ по небу мѣсяцъ и разсыпался ясными лучами по бѣлымъ хатамъ. Олеся непокойна, печальна; отворяетъ она окошечко, глядитъ…. Паробки сидятъ кругомъ ея хаты, словно цѣпью ее оцѣпили; одни гуторятъ, другіе сидятъ такіе угрюмые, и голову опустили. Посмотрѣла Олеся, подумала, затворила окошечко и вышла. За ней тетка.
Стала Олеся на высокомъ порогѣ, да и молвитъ такія рѣчи козакамъ:
»Пано́ве молодцы! съ-измальства я знала, что вы, во всякомъ дѣлѣ, всегда пристойны бывали и честны; не чаяла я отъ васъ, козаковъ, такого поруганья себѣ! Зачѣмъ вы меня, словно врага, стережете? Ославить хотите сироту! Хоть бы тягались вы съ ровною, ато съ безпомощною дѣвушкой! Не наживете себѣ тѣмъ славы, панове!«
»Не думали и мы, Олександра«, отозвался, выступивъ впередъ, видный, высокій паробокъ, »не надѣялись, чтобъ стараго Хмары дочка съ крѣпакомъ спозналась!«
»Если тебѣ наши паробки не пришлись по сердцу, слѣдовало тебѣ это намъ сказать«, заговорилъ другой, живой какъ огонь
Уж ночь землю осенила; поплыл по небу месяц и рассыпался ясными лучами по белым хатам. Олеся непокойна, печальна; отворяет она окошечко, глядит…. Паробки сидят кругом её хаты, словно цепью ее оцепили; одни гуторят, другие сидят такие угрюмые, и голову опустили. Посмотрела Олеся, подумала, затворила окошечко и вышла. За ней тетка.
Стала Олеся на высоком пороге, да и молвит такие речи козакам:
«Пано́ве молодцы! сызмальства я знала, что вы, во всяком деле, всегда пристойны бывали и честны; не чаяла я от вас, козаков, такого поруганья себе! Зачем вы меня, словно врага, стережете? Ославить хотите сироту! Хоть бы тягались вы с ровною, а то с беспомощною девушкой! Не наживете себе тем славы, панове!»
«Не думали и мы, Олександра», отозвался, выступив вперед, видный, высокий паробок, «не надеялись, чтоб старого Хмары дочка с крепаком спозналась!»
«Если тебе наши паробки не пришлись по сердцу, следовало тебе это нам сказать», заговорил другой, живой как огонь
